Сегодня празднуется начало первой экспедиции Кристофера Колумба. Не все знают, что на самом деле Колумба звали Вова. Было что-то трагическое в этом имени. Бывало пожалеет его какой-нибудь добросердечный господин, подойдет и спросит:
— Как, мол, звать-то тебя, матросик?
А Колумб обернется, уголки рта смотрят вниз, глаза печальные, волосешки по ветру треплются:
— Вова. Во-ва.
Даже так: «Вуо-вуа».
— Ваше величество, — говорили испанскому королю, — не разрешайте Вове никуда плавать, ради Христа. Попомните наше слово, никакой Индии он не найдет, а только осрамится.
Да и самому Колумбу снились тревожные сны, и часто просыпался он в поту и в клочках какой-то ваты.
— Господи, да вата-то откуда? — в недоумении спрашивал он жену.
— А! — волновалась со сна жена. – Кто тут?
— Я это, Вова.
— Какой еще Вова?
— Ой, да спи уже. Жена еще называется…
В общем, конечно, не следовало ему никуда плыть, а нужно было сидеть дома и галушки уплетать, но легкомысленность испанского двора, ложные надежды, что Вова заблудится, и любовь самого Колумба к морским прогулкам привели к тому, что черт знает где, в РФ, какие-то косноязычные граждане глотают сегодня водку, заедают ее килькой в томате и говорят, что делают это только благодаря колумбовым проделкам, а если бы, мол, не они, то пришлось бы им закусывать килькой в масле, что разумеется в сто раз худшим и вредным для здоровья занятием.
— А теперь посмотрите-ка на нас, какие мы все здоровые и чуждые абстрактному мышлению. И даже если нас тошнит (ибо нет человека иже поживет и не согрешит), то тошнит импрессионизмом.
Но он все-таки поплыл. Натянул на голову вязаную шапку и поудобнее уселся на палубе, не имея ни попкорна, ни чипсов. Описывать дальнейшие его приключения сегодня не совсем прилично, потому что праздник посвящен только началу первой экспедиции, что открывает алкогольный марафон до пятнадцатого марта с празднованиями второго дня, третьего и так далее. Поэтому если сегодня вести речь о втором дне, например, то мы рискуем оставить соотечественников без повода назавтра и обречем их на пьянство без причины, а это такой очень однозначный признак. Да к тому же на второй день ничего особенного и не произошло. Вова увидел довольно крупную чайку, закрылся от нее в каюте, потом лежал и чесал палочкой пятку. Словом, народов отнюдь не потрясал, кроме судового кока, но тот был человеком таких качеств, которого кто угодно мог потрясти. А вот в самый день отплытия была суматоха с провожающими, напутственными речами, девочками в национальных костюмах, в которых, впрочем, тогда разгуливали решительно все.
Пришел даже какой-то навроде Нострадамуса. Такой в каждой компании имеется. Вечно предвидит всякую пакость, а потом говорит: «А я же ведь предупреждал же! Я же. Ведь же». Этот Нострадамус долго грозил пальцем, тыкал им в небо, но Вова ничего не мог разобрать, потому что уже взобрался на борт корабля и находился в самой толчее. Он прикладывал ладонь к уху, щурился, но слышал только какие-то «Лахай!» и «Махай!» и прочую в этом роде ерунду.
— Чего? — бормотал он. – Да тихо вы все!
Наконец ветер подул с суши, и он услыхал:
— А приходилось ли, дедушка, тебе узнать про расовые беспорядки? Хорошо ли это будет? Лахай! Махай!
— Ах, вон в каком смысле! — догадался Вова.
– Расовые беспорядки — это нехорошо, — сказал он и строго нахмурился. — Мне более по душе расовые порядки.
То есть вот, как неожиданно выяснилось, какой он был ко всему прочему несносный расист. Потом еще оказалось, что мавров называл неграми, не отличая их от ефиоплян и абиссинцев, путал луговых и среднестатистических марийцев, поигрывал в шахматишки, поворовывал и вообще, как говорят современные нам американцы, открыл Америку только ради того, чтобы было где всласть позаняться расизмом. Но менять Вову на кого-нибудь другого, хотя и было в рифму, к тому времени показалось слишком хлопотным делом. И он сплыл. Сначала нерешительно и как-то кругами, а потом все настойчивее и смелее, покуда не уперся. Теперь, как известно, его памятники сносят. Обвиняют его в том, что его непоседливость открыла двери для разных злоупотреблений, и в том, что он был белого цвета, а щеки имел розовые и на носу бородавку. Последние модные тенденции это прямо осуждают. Не помогло даже то, что за обедом Вова иногда сильно краснел, а любопытство довело его до того, что он имел грязноватый нос.
В этой связи, забегая вперед, нельзя не вспомнить про то, что когда первая экспедиция достигла берегов Америки:
Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300
Какъ позднѣе выяснилось, все началось съ увлеченiя директора йогой. Очень ему понравились всякiя индiйскiя штучки, которыя, кромѣ прочаго, обѣщали необыкновенно укрѣпить организмъ, въ чемъ директоръ въ послѣднее время весьма нуждался. Какъ всякiй неофитъ, директоръ былъ нетерпѣливъ и сразу же рѣшилъ освоить позу съ закинутыми за уши ногами. Для этого ему нужна была бамбуковая циновка, но довольно быстро оказалось, что разумнѣе будетъ позаимствоваться у райтера его матрасикомъ. Сдѣлавъ это, директоръ закрылся у себя въ кабинетѣ, забросилъ ноги за голову, нѣкоторое время, примѣрно пару секундъ, наслаждался, а послѣ понялъ, что не можетъ вынуть ихъ обратно. Всѣмъ, кто хотѣлъ взойти въ директорскiй кабинетъ, райтеръ говорилъ:
- Не совѣтую. Рычитъ съ самаго утра.
Въ лѣто двѣ тысячи двадцатаго года, когда столовскiе пейзане копали въ полѣ рожь, на пригорокъ вышелъ чортъ и заставилъ всѣхъ разбѣжаться въ разныя стороны, въ безпорядкѣ побросавъ грабли и прочiя орудiя. Какъ потомъ одышливо и сбивчиво разсказывали пейзане, чортъ имѣлъ ужасныя курьи ноги, на головѣ огромныя и вѣтвистыя рога, а подъ ними, на гнусномъ своемъ рылѣ, выраженiе несомнѣннаго богоборчества и ненависти къ творенiю. Нельзя сказать, чтобы онъ какъ-то угрожалъ пейзанамъ или намѣренно пугалъ ихъ. Это уже потомъ, послѣ пейзанскаго разсѣянiя, когда всѣ свидѣтели были обращены къ чорту спинами съ крѣпко сжатыми лопатками, онъ подобралъ своей страшной ногой какую-то тяпку и погрозилъ ею вслѣдъ бѣглецамъ, а послѣ невѣрнымъ шагомъ удалился обратно за пригорокъ, гдѣ имѣлъ нору или какую-нибудь подобную ей смрадную обитель. Становой приставъ, пытаясь составить рапортъ о происшествiи, уже искусалъ себѣ вѣсь свой рыжiй усъ и протеръ на затылкѣ небольшую плѣшь.
- Да почему же вы вообразили, что это непремѣнно былъ чортъ?
- Да вѣдь рога-то! – горячились пейзане.
- Рога, знаете ли, такая штука, что у кого угодно могутъ вырасти. Особенно если субъектъ солидный и счастливъ въ бракѣ. Напримѣръ, у лося имѣются преизрядныя рога. Вотъ, взгляните, я всегда его фотокарточку съ собой ношу.
- Когда же это въ Столовой №100 лосямъ водъ былъ? – ахнули пейзане, проигнорировавъ фотокарточку. – Тутъ сроду никого крупнѣе кота не обитало. А былъ это самый преестественный чортъ, сирѣчь господинъ Люциферъ собственной гадкой персоной.
- Ну, а хвостъ? У господина Люцифера, тьфу на него три раза, непремѣнно хвостъ долженъ произрастать.
- На счетъ хвоста, это мы не можемъ въ точности сообщить, потому что то мѣсто, изъ котораго у чертей прозябаетъ хвостъ, у него было забрано вмериканскими штанами со звѣздой.
- Ага! – сказалъ становой и помѣтилъ у себя въ записной книжкѣ: «Вмериканскiя штаны со звѣздой. Подспудно вмѣщающiе въ себѣ хвостъ». – Какъ же вы, однако, разсмотрѣли его мерзкiй задъ, если пустились наутекъ сразу же, какъ онъ изъ-за пригорка показался?
- Въ томъ-то и дѣло, Оподельдокъ Одеколоновичъ, - сказали пейзане, начавъ при этомъ вертѣть головами по сторонамъ, - что задъ у него былъ спереди, въ точности въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ у христiанъ располагается передъ.
- Такъ, быть можетъ, что онъ задомъ впередъ и передвигался?
- Все можетъ быть, и отъ чертей всякаго морока приходится ожидать, - сказали пейзане понизивъ голосъ, - а только если бы не вмериканскiя штаны, то всѣ мы, сколько насъ ни есть, лютой смертью бы померли прямо тамъ, гдѣ рожь копали. Кстати, довольно-таки дурацкое это занятiе, хотимъ вамъ доложить.
- Ну и исторiя, - тоже понизивъ голосъ сказалъ приставъ, - сроду такого въ Столовой №100 не было. Я про чорта. Рожь все-таки придется копать.
- Дудки, - уже совсѣмъ шепотомъ сказали пейзане, - мы теперь порѣшили всѣмъ гуртомъ паломничество въ Святую землю совершить…
- А! – вскрикнулъ отъ страха становой, когда въ лицо ему полыхнулъ магнiй.
- Мерси, - услышалъ онъ голосъ фотографа, - это для столовской стѣнгазеты.
Надо сказать, что становой приставъ, который никакой и не приставъ, а обыкновенный завхозъ, тутъ ошибся. Въ Столовой №100 чего только уже не было. Если поднять договора, то и не такое еще обнаружится. Но какъ разъ наканунѣ пейзанскаго позорнаго бѣгства то же самое приключилось съ поварами, которые, обладая среднетехническимъ образованiемъ, конечно же въ чертей не вѣрили и поэтому уносили ноги отъ инопланетянина или полтергейста, каждый въ мѣру своихъ предпочтенiй. Дѣло было въ ночную смѣну, когда и безъ сверхъестественныхъ причинъ у всѣхъ голова шла кругомъ. Посудница Ольга Мурадовна какъ разъ отчищала внутренность сковороды, когда краемъ глаза замѣтила, какъ нѣчто маленькое, но грузное тихо взошло въ мойку и пошатываясь остановилось. Когда Ольга Мурадовна повернула голову, нѣчто побарабанило по полу длинными пальцами своихъ возмутительно голыхъ ногъ и издало леденящее душу шипѣнiе.
- Вотъ такъ: шсь-шсь-шсь, - разсказывала она позже.
И всѣ признавали, что звукъ дѣйствительно леденилъ душу даже въ ея бездарномъ исполненiи.
Послѣ этого, Ольга Мурадовна совершила одинъ изъ наиболѣе дѣльныхъ поступковъ въ своей жизни: она замахала руками надъ головой и унеслась вскачь на кухню, искiй тамъ спасенiя. Уже черезъ минуту изъ кухонныхъ бойницъ показались алчныя жерла аркебузъ, а изъ воротъ, сiяя золотомъ доспѣховъ, вышли повара со скалками, ножами и поварешками. Но, конечно, никакое среднетехническое образованiе не могло подготовить поваровъ къ открывшемуся имъ зрѣлищу. Наиболѣе мужественный изъ нихъ метнулъ въ чудовище половникъ и въ ту же минуту всѣ развернулись и опережая другъ дружку убѣжали за кухонныя стѣны. Если бы они повременили хотя бы минуту, то увидѣли бы, что чудовище довольно внятно произнесло «ой» и быстро семеня ногами укрылось за угломъ, гдѣ и затаилось. Повара забаррикадировались въ кухнѣ, куда не пустили кассира, которая сначала царапалась въ закрытую дверь, а потомъ всю ночь слушала шлепанье чудовищныхъ ногъ по керамической плиткѣ и чувствовала, какъ волосы шевелятся у нея на головѣ, а волосы у нея, нужно признать, довольно длинныя и, словомъ, клiенты не продвигались дальше того, чтобы только заглянуть внутрь. Нѣкоторые спрашивали все ли въ порядкѣ, но кассиръ слишкомъ ужъ широко улыбалась, что вкупѣ съ молчанiемъ и шевелящимися на метръ надъ головой волосами дѣйствовало на всѣхъ удручающе, угнетало аппетитъ, почему клiенты закрывали дверь и говорили:
- Да ну ихъ къ лѣшему. Одна столовая что ли на свѣтѣ?
Только райтеръ не терялъ разсудительности и училъ, что чортъ принадлежитъ духовному царству и какъ таковой роговъ и хвостовъ имѣть не можетъ. Инопланетяне, судя по тому, что до сихъ поръ не оставили по себѣ никакихъ материальныхъ свидѣтельствъ, суть тѣ же бѣсы, только съ научно-техническими затѣями, а повара и пейзане нуждаются въ томъ, чтобы къ нимъ подсоединили электрическiе провода. И такъ это онъ просто и свѣтло разсуждалъ, что когда передъ нимъ явился директоръ на курьихъ ногахъ, то отъ неожиданности даже подпрыгнулъ:
- Ты! Ты кто такой? – заоралъ райтеръ, лишившись разомъ всей разсудительности.
- Это я, твой другъ, директоръ, наперсникъ, напульсникъ и прочая, въ стѣснительныхъ обстоятельствахъ находящiйся. Не ори, умоляю тебя, а то опять повара прибѣгутъ, - сказалъ чудесный директоръ, опасливо косясь въ сторону кухни.
- Перекрестись! – приказалъ райтеръ, которому въ душу все-таки закралось подозрѣнiе о чортѣ.
- Вотъ тебѣ крестъ, - покладисто сказалъ директоръ.
- Господи, кажется, что недавно видѣлись, а вотъ до чего ты перемѣнился!
- По правдѣ говоря, мокши хотѣлъ достичь, - признался директоръ.
- Мокши! Посмотрите на него… Я уже не говорю о томъ, что ты женатый человѣкъ, но, если ужъ тебѣ захотѣлось вдругъ нацiональнаго разнообразiя, сосредоточился бы на нашихъ татаркахъ, что ли. По крайней мѣрѣ, я не слышалъ, чтобы для ихъ достиженiя нужно было бы въ три погибели складываться.
- Да нѣтъ, не въ томъ смыслѣ мокша, а въ смыслѣ индiйской мудрости всякой. Ладно, я уже раскаялся, а теперь распутай меня побыстрѣе.
- А самъ ты не можешь? – задумался райтеръ. – Сейчасъ, въ такомъ случаѣ, тутъ недалеко съѣздимъ…
Ҍздили въ налоговую инспекцiю. Тамъ райтеръ водилъ директора по кабинетамъ и просилъ освобожденiя отъ налоговъ, напирая на то, что директоръ непризнанный, самопровозглашенный инвалидъ:
- Вотъ онъ, пожалуйста. Покрутись, чтобы господамъ мытарямъ лучше разсмотрѣть.
Директоръ покорно крутился, проворно переваливаясь съ боку на бокъ и имѣя на лицѣ то самое выраженiе, о которомъ говорили перепуганные пейзане.
Потомъ поѣхали на базаръ. Тамъ райтеръ арендовалъ небольшой павильонъ, помѣстилъ внутрь директора, а самъ остался снаружи и зычнымъ голосомъ приглашалъ желающихъ посмотрѣть на метаморфозы плоти. Желающихъ нашлось мало, но одна сумасшедшая дала даже пять тысячъ рублей, дай ей Богъ физическаго здоровья. Директоръ такъ обрадовался, что рѣшилъ не убивать райтера, когда тотъ его распутаетъ, а просто хорошенько поколотить.
Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300
https://money.yandex.ru/to/4100115618389690
Сегодня мы с радостью сообщаем, что ссаживаем райтера с нашей шеи на иждивение читателей. Сначала хотели попросить его написать что-нибудь жалостливое, про то, что он сирота или мать троих детей, но он, как только услышал про яндекс-кошелек, так будто осатанел. Начал твердить про десятину и в какой-то момент до того остервенился, что перестал отбрасывать тень и отражаться в зеркале.
- Глупый ты, никчемный человек, - совестил его директор. – А вдруг какой-нибудь богатый старичок вздумает завещать тебе пятьдесят процентов своего благоприобретенного…
- Сто, - вставил завхоз. – Сто процентов.
- Да. Или даже сто, чтобы покарать непочтительных наследников или же просто из юмористических наклонностей, а ты заранее ограничиваешь его свободную волю.
Но райтер как с ума сошел. Просили протоиерея отца Василия Лимпопова сказать проповедь про душеполезность подаяний, и он сказал, но по телефону. Мы половины не расслышали и поостереглись ее приводить, чтобы где-нибудь ненароком не наврать. Поэтому просто размещаем ссылку на кошелек и как никогда желаем нашим читателям богатства и долголетия. Вот, тут райтер подсказывает «и бледности».
- Чего? Да перекрестись ты, а потом уж говори. А? Пардон, не бледности, а щедрости, конечно. Об этом же и отец Василий нечто говорил.
Да, одна женщина, имя которой мы не раскрываем, чтобы не лишать ее награды на Небесах (ловко? Это нас батюшка научил), уже сделала из нашего райтера профессионального литератора, послав ему денег. Мы бы хотели написать, что на эти деньги он купил золотообрезного Гоголя или рамочку для аватарки своей благодетельницы, но он, к сожалению, накупил сигарет и воняет ими теперь с видом надменным и профессиональным. Но какие его годы? Ему еще и пятидесяти нет, может когда-нибудь и купит.
А теперь продолжение прошлой записочки за которое райтер мнит обрести лик Ивана Тургенева. Поехали.
Был он настоящим шпионом-кротом глубокого погружения из ЦРУ, а то, что дремал в Столовой №100, объясняется тем, что, во-первых, дремать в нашей столовой отлично получается абсолютно у всех, а во-вторых, хотя он и был настоящим шпионом с удостоверением и лицензией на убийство, но подвизался в монгольском ЦРУ, а эта организация уже успела всюду прославиться своим навязчивым сервисом и внедряет своих сотрудников не считаясь ни с чем, даже с элементарными приличиями. Так, например, монгольский шпион был разоблачен прямо в примерочной одного провинциального универмага и показал на допросе, что действовал из глубоко идейных соображений, хотя и признал, что сами идеи были, конечно, так себе.
Погода в связи с пробуждением шпиона сразу нахмурилась и произвела гром и молнии. Столовая, как бы отвечая на природный призыв, немедленно оплелась плющом, а у завхоза на голове выросла высокая медвежья шапка, которую он немедленно и с негодованием пропил. Да и то, как пропил-то? Нехорошо пропил: купил бутылку джину и горланил после матросские песни.
— Ну всё, джентльмены, — сказал директор с неизвестно откуда взявшимся английским акцентом, — теперь ожидайте какой-нибудь пакости.
Вечером, около пяти часов, когда вся столовая собиралась пить чай (sic!), директор сидел в своем кабинете, читал «The Times» и ожидал какой-нибудь пакости. Всё, словом, было как обычно, когда из кухни донесся душераздирательный крик, что тоже не выходило за границы обыкновенного. Потом в кабинет директора вошел райтер и доложил, что в кастрюле обнаружено тело какого-то курицына сына.
— Видно, опять повара пошаливать начали, — пояснил он.
И с этого самого момента доклады об убийствах посыпались отовсюду, как горох. Сначала протянула ноги Курятина. Отравленные бигуди брезгливо сложили в пакетик для дальнейших исследований. Потом пришла Говядина и стала орать, что это вовсе не Курятина, а она, Говядина, протянула ноги.
— Да как же это, черт побери, так? — возмущались все.
Еле поняли, что она имела в виду не это, а совсем другое. Что протянувшая ноги Курятина числилась по паспорту как Говядина, а она, которая Говядина, наоборот.
— Теперь, по крайней мере, не будем вас путать, — примирительно сказал директор.
Но в следующий момент прогремел оглушительный выстрел, и фальшивая Курятина рухнула, раскинув руки, как белая лыбедь.
— Ай, — завопил директор, — да что же это такое?!
Тут нужно сделать сноску, что в монгольском ЦРУ для служебных надобностей не выдают глушители к пистолетам, а наоборот, выдают раструбы, чтобы, наверное, было страшнее или же черт его знает зачем. А еще их пистолеты искрят, дымят и иногда взрываются, поэтому изловить монгольского шпиона легко, но не всякий захочет связываться.
— Ай! — продолжал вопить директор, — нужно немедленно вызвать милицию, или как ее там!
Милицию вызывали по всем правилам: нарисовали на полу звезду, расставили свечки и пели заклинания на чистом советском языке. Однако, несмотря на эти ухищрения, милиция приезжать отказалась. Для этого у нее нашлась целая прорва причин. Оказалось, например, что она боится покойников и утверждает, что ее прямой обязанностью является подкарауливание пьяных соотечественников и избавление их от наличных денег, что ввязываться в литературные дрязги она не желает из самолюбия, а что касается трезвых шпионов, то это дело КГБ, или как его там. Но тут выяснилось, что вызвать КГБ не представляется возможным, потому что никто не знает, как это можно было бы устроить. В самом деле, если в окрестностях шарахается пьяный компатриот и угрожающе звенит наличными деньгами, то любой патриот знает, что нужно начертать звезду и тоненько петь матерным слогом, а если на газоне в центре города сидит наглый парашютист с радиопередатчиком и стучит секретным кодом, то, по сути дела, только пьяный компатриот может придумать, как в этом случае поступать, но его довольно быстро уводит милиция, а трезвый патриот остается один на один со шпионом и не знает даже телефонного номера КГБ, или как его там.
У нас в столовой был такой случай. Однажды в торговый зал ввалился эдакий в красной косоворотке и русских сапогах, выспрашивал про то, сколько в Астрахани солдат и где мы храним атомную бомбу, сулил жевательные резинки и всем надоел фальшивой игрой на балалайке. Совершенно невозможно было от него избавиться, и в результате мы были принуждены рассказать ему все. Для этого пришлось, конечно, повозиться: солдаты не сидят на месте и все время снуют туда и сюда, а атомную бомбу постоянно перепрятывают. Но зато жевательной резинкой мы торгуем по сей день, и всякий желающий может приобрести ее по адресу: ул. Брестская 9а через окно или с заднего крыльца.
— Ну ладно, — сказал директор, — раз так, то придется вести следствие домашними средствами.
И назначил райтера старшим следователем. В интервью столовской стенгазете райтер заявил, что намерен изобличить и словить убийцу, пользуясь апофатическим методом. Сразу вслед за этим он заглянул в первую попавшуюся комнату и сказал:
— Ну вотъ, тутъ его нѣтъ.
Почти все из тех, кто пророчил райтеру скорую погибель, были уверены, что он загнется или склеит ласты, но, вопреки всему, он солидно приказал долго жить. Немедленно вызванный доктор Зеленкин констатировал смерть вследствие перелома живота.
— Вот, потрогайте, — сказал он, — мяконькый.
Трогать никто не захотел. Следующим пал мальчишка Матфей. Он к тому времени представлял собой древнего старца с длинной седой бородой и умер, по словам Зеленкина, от естественных причин.
— Обратите внимание на ручку кухонного ножа, торчащего из его спины! — радовался Зеленкин. — Трудненько и сыскать более естественную смерть в столовской кухне.
Потом у администратора из головы кто-то коварно вытащил шпильку, и она развалилась на мелкие кусочки, потому что только на шпильке эта бедная женщина и держалась.
У состоящего в штате столовой фотографа в кармане взорвался магний. Но тут, возможно, что никто не виноват, потому что старик окочурился от страху или от старости. Ему ведь по-настоящему уже лет сто двадцать, он еще у Прокудина-Горскаго краски смешивал.
Позорнее и загадочнее всех погиб завхоз. Собственно, он даже и не погиб, а просто опозорил нас на весь свет. У него загорелась голова, и пока мы поливали остальные завхозовые члены водой из шланга, чтобы огонь не перекинулся и на них, из головы превратилась в головешку, была посыпана песком и окружена колышками. Позорнее всего было то, что ее отсутствие он и не заметил. Как оказалось, она ему даже мешала излишней мечтательностью и отверстиями, через которые он заливал в себя жидкости.
Ну а вершиной всего этого кошмара стало то, что он, будучи назначенным на должность следователя вместо сломленного райтера, сразу же обнаружил убийцу и представил его директору.
- Тут все просто, - сказал он при этом. – Пришлось, конечно перечитать прорву детективов и критических статей, но зато потом все открылось как на ладони: убийства совершил дворецкий.
- Как так «дворецкий»? – растерялся директор. – У нас что, в столовой дворецкий числится?
- Так точно. Вот зарплатная ведомость.
- Он что же, и зарплату получает?
- Это мне не известно, но только расписывается два раза в месяц, - подумав сказал завхоз.
- Да почему же я его не видел никогда?
- Запамятовали, должно быть. Он на каждой фотографии есть. Вот, извольте видеть, общий снимок столовского кадра по случаю ваших именин. Видите негра в зеленом фраке и малиновом котелке, который вам руку на плечо положил? Это он и есть, дворецкий, жестокий убийца, наглый пролаза и прочее.
- Черт знает что…
- А вот еще фотография. Тут он вашу деточку от купели воспринимает.
- Как?
- Да, а вот тут он пироги на крестинах трескает.
- Что?
- Совершенно верно. Вот и рот раскрыл, и пироги в него закладывает. А вот это моя любимая, тут он на корпоративе танец с саблями пляшет. С саблями! Этакий молодец наш дворецкий, хотя, конечно же, и жуткий тип при этом, гореть ему в аду.
- Ну, хорошо, - сказал вконец ошалевший директор, - а с чего он вдруг развоевался-то?
- Трудно сказать, это ведь дела шпионские, - рассудительно промолвил завхоз и поднес к носу табакерку, - он ведь, кроме всего прочего, …
- Погоди-ка. То, что ты говоришь, это меня не удивляет, ты можешь вполне производить слова и чревом. Но к чему ты табакерку несешь? Там ведь сплошное же пепелище!
- Не обращайте внимания, это я для образности. Неудобно как-то: все «сказал», да «ответил». А тут «рассудительно промолвил и поднес к носу табакерку». Все-таки поживее.
- Ясно. Я тебя перебил. Продолжай, сделай милость.
- Да, так вот, он ведь, кроме всего прочего, натуральный монгольский шпион.
- Боже мой! Да что происходит-то? Это столовая еще или уже что-то другое?
- По этому поводу как раз удивляться не приходится. По последней переписи, в РФ восемьдесят процентов населения числят себя действительными монгольскими шпионами, а еще двадцать состоят вне штата. Наш-то по крайней мере дремал до поры, до времени.
- А зачем пробудился?
- Это уже наша почтальвица виновата, - сказал завхоз, сделал реверанс в сторону мирового женского сообщества, а потом встал в позу и забасил как из радио. – «В сущности, наша почтальониха всегда была дура. Иногда на нее снисходило просветление, но редко. Тогда она начинала, как и все мы в таких удивительных обстоятельствах, путаться и тыкаться по углам, растерянно хлопая глазами и не понимая, что, собственно, происходит вокруг и около, но потом обыкновенное дурацкое затмевало ей очи, цели становились отчетливы, средства средственны, а сама себе она представлялась чем-то средним между Жанной…».
- Стоп, стоп, это я, кажется, в прошлый понедельник читал, - прервал его директор.
- Ну, стало быть, все уже сами и знаете, - обиделся завхоз.
- Так, может быть, помочь негодяйке?
- Это уже само собой все устроилось. У нее открылась страшная аллергия на сургуч и теперь она пользуется огромными губами. Красными и при том весьма дешевыми.
- И что же она теперь?
- Погубляет мужчин, - пожал плечами завхоз. – Эффекта добавляет то, что в своем берете она здорово похожа на крапчатый дубовик из рода боровиков, а потом она ка-а-ак обернется, как распустит губы-то. Ну и, конечно, губит всех подряд. А дворецкий так глубоко внедрился в столовую, что, кажется выпал с другой стороны и найти его теперь не представляется возможным.
- И не вздумайте искать, - погрозил пальцем директор.
Теперь, кажется, в столовой все наладилось. Нас признали не совсем уж пропащими и разрешили открыться, покойники оживились и повыходили на работу, а фотограф, сверх того, даже сделал предложение одной восьмидесятилетней особе, которой он в дедушки годится, мотивируя это тем, что последние события открыли ему скоротечность жизни и прочее в этом роде. Был большой скандал: приходила его жена и наябедничала директору. С собой она притащила детей, которые ныли и хватали все на директорском столе, а это все старики под девяносто лет, короче говоря, Содом и Гоморра. Говядина совершенно перепуталась с Курятиной, и теперь даже их родная мать не видит никакой разницы. Администратор собралась и просила больше не вовлекать ее в детективные истории. У завхоза начала жутко чесаться шея, потом на этом месте показалось что-то вроде мелкой шишки, которая быстро обросла рыжими волосами и приобрела завхозьи черты. Как только рот у этой шишки расширился до привычных пределов, завхоз немедленно налил в него вонючей жидкости и продолжил радовать нас своими проказами и шалостями. Только райтер остался со сломленным животом, потому что:
- Собственно, это давно приключилось. Еще ребенкомъ, когда я гулялъ по дѣтскому саду, жестокiе воспитатели рассказали мнѣ про дѣдушку Ленина, а потомъ еще и показали. Съ тѣхъ поръ моя жизнь и переломилась. А Зеленкинъ просто не понялъ. Я употребилъ слово «животъ» въ славянскомъ смыслѣ, а онъ понялъ по-русски. Трудности перевода. Ну, и Зеленкина тоже. Это ужъ такъ точно.
https://money.yandex.ru/to/4100115618389690
В сущности, наша почтальониха всегда была дура. Иногда на нее снисходило просветление, но редко. Тогда она начинала, как и все мы в таких удивительных обстоятельствах, путаться и тыкаться по углам, растерянно хлопая глазами и не понимая, что, собственно, происходит вокруг и около, но потом обыкновенное дурацкое затмевало ей очи, цели становились отчетливы, средства средственны, а сама себе она представлялась чем-то средним между Жанной д’Арк и Валентиной Терешковой: в скафандре, верхом на танцующем гунтере и с длинной ясеневой колючкой в руке. Теперь тоже, несмотря на то, что сначала она ощутила некоторое беспокойство и неясное томление где-то в животе, вскоре отнесла последнее на счет съеденной накануне сомнительной кавказской сметаны и совершенно уверовала, что ей необходимо устроить у себя под носом необъятные губы, чтобы, по временам пошевеливая ими, погублять мужчин покрупнее, а тех, что помельче, и вовсе размазывать по стенам и тротуарам.
Услыхав о таком почтальонном намерении, мы было начали предлагать ему различные, более или менее хитроумные объяснения. Знакомые биологи готовы были уже поклясться, что это делается для охлаждения почтовой головы, которая, как известно, склонна перегреваться. Райтер, не желая в этот раз высмеивать биологов из-за их опасной близости к его персоне, вовсю издевался над биологией, но, как оказалось, и тут ошибся; принужден был некоторое время нюхать тяжкий биологический кулак и врать, что тот отчетливо пахнет креационистской смертью, хотя на деле он пах биологией с некоторой примесью простой уличной химии. Директор рискнул предположить, что тут замешана какая-нибудь политика:
— Что-нибудь эдакое, знаете ли, вполне могло просочиться из кулуаров (там и не такое по углам рассовано) и угодить как раз на девственную, в политическом смысле, голову нашей терпящей бедствие почтовой женщины.
Даже Василий Иванович что-то невнятное прислал нам со своего ректорского насеста. Как позднее оказалось, это был отрывок из студенческого реферата, который он второпях украл на кафедре философии. Отрывок был слово в слово списан из философской энциклопедии и к делу совершенно не шел, но успел омрачить сознание у некоторых не знакомых с философией посудомоек.
Но потом, когда мы отливали посудомоек раствором святой воды, пришел завхоз и сказал, что почтальвица просто дура и нечего тут рассусоливать. Так и сказал:
— Почтальвица. Этим феминитивом я хотел бы польстить женщинам всех мастей, потому что они год от года делаются все моложе и здоровее, а я чего-то в последнее время начал сдавать. Да, а сама почтальвица, конечно же, просто дура и нечего тут рассусоливать.
После этих слов нас будто из пыльного мешка вынули: если до них мы видели все гадательно, то теперь встали лицом к лицу перед несомненным фактом. Многие устыдились и раздрали на себе одежды. Это, разумеется, было лишним. Мы потом, на планерке, обсудили и пришли к выводу, что можно было легко обойтись и без этого. Можно было, например, хлопнуть себя по лбу и сказать «ага» или сделать какое-нибудь небольшое доброе дело. Речь директора так всех растрогала, что в результате одежды раздрали и те, которые устояли в этом искушении в первый раз.
— Ага, — сказал директор, хлопнул ладонью по лбу и с тех самых пор зарекся говорить речи, но всецело посвятил себя деланию добрых дел. Хлопнутый директорской ладонью по лбу райтер, который прямо перед этим уже открыл было рот, чтобы произнести речь, тоже передумал ее высказывать и тоже решил посвятить себя добрым делам, но не всецело, как директор, а в меру занимаемой должности и присвоенного оклада жалования, то есть отступил к заранее подготовленному матрасику и залег.
Сначала почтовая женщина стала молиться Богу. Она пошла в церковь по месту жительства, купила свечу за сто рублей и стояла посредине храма, периодически поднимая руки в стороны и вверх, но человеколюбивый Бог в крайней своей милости ее упражнениям не внял. Тогда почтавица разочаровалась в религии и обратилась в страховую компанию. Там ей сочувствовали все. Даже тамошний директор выкатился из-за облаков, подносил руку к сердцу и понимающе хмурил брови так, что было ясно: и он тоже не бежал добрых дел в меру присвоенного оклада. Денег, однако, дать отказался, сославшись на то, что губы, как бы то ни было, это не страховой случай.
— Технически, — сказал он, — согласно закону, губы у вас имеются, а когда в дело вмешивается закон, то я, как вы сами понимаете, должен оставить всякое попечение и онеметь.
После этого он прислонился спиной к косяку и действительно онемел. Почтавица некоторое время водила у него перед лицом ладонью, но потом ей сказали, что таким образом выводят на чистую воду липовых слепцов, а к онемевшим, тем более из-за близости закона, эти пассы отношения не имеют.
Тогда почтавица решилась писать царю Астраханскому, а когда ее уверили, что царя нет уже и в помине, то римскому императору в Константинополь — тому, кто поставляет королей. Словом, попутно выяснилось, что в школе ее содержали только из боязни, что она устроит уличные беспорядки, и обучали всему в ленинской комнате, с тряпкой во рту и мешком на голове, как, впрочем, и большинство из нас.
— Хорошо же, — сказала тогда почтовица, — в этом крайнем случае я пойду в Столовую №100. Они сами о себе свидетельствовали в своих записочках, что являются защитниками угнетенных, вдовых и сирых.
— Что?! — испугался директор. — Где это мы о таком свидетельствовали?
— Извольте. Страница двести семьдесят шестая полного собрания сочинений. «Является защитницей» и далее по тексту.
— Дайте-ка, дайте-ка… — пробормотал директор и вдруг хищно вырвал страницу и съел ее на глазах у всех.
— Зря вы так, — сказала почтавица, — это же электронная книжка.
Помолчали.
— У нас, сударыня, — сказал дожевывая директор, — в некотором роде коммерческое заведение. Конечно, за время морового поветрия оно приобрело черты богадельни, но денег как не было, так и нет.
Опять помолчали. На этот раз до неловкости.
— Я подумываю мемуары написать. И про вас там тоже будет, — сказала наконец почтавица.
— Ой.
— Ой?
— Когда вы только сказали про мемуары — нет, даже еще раньше. Помните нашу первую встречу? Мы тогда еще подумали, что к нам явился дух главноначальствующего над почтовым департаментом князя Александра Голицина, и малость перетрусили. Хе-хе, ах, молодость! Вот, милостивая государыня, уже тогда я почувствовал, что с вами выйдет какая-нибудь история. Имейте в виду, что с шантажистами мы переговоров не ведем. И передайте это своим друзьям.
Тут опять директор взялся за старое, приписывая почтальонихе образ мыслей, свойственный порочным, энергичным и пронзительным умам, тогда как она обладала умом только порочным и энергичным, за что и сам директор почты ежедневно благодарил Бога в устной и письменной форме. Конечно же, она ни о каком шантаже и не помышляла, а только простодушно делилась планами обогащения.
Перво-наперво она решила придать своим мемуарам побольше документальности и для этого полезла в столовский сейф. Подошла, дунула в замочную скважину и заглянула в нее одним глазом, а сразу же вслед за тем подергала за ручку, постучала сверху кулаком, приложилась ухом и прислушалась. Проходивший мимо по своим делам райтер остановился, приник ухом к сейфу и тоже вдохновенно прислушался. Некоторое время они лежали на стальной поверхности сейфа закрыв глаза и затаив дыхание, как на картинах Густава Климта. Схожести добавляло еще и то, что у райтера в руках был парадный матрасик, сшитый из лоскутов с персидскими огурцами, жар-птицами и прочим парадным. Потом почтавиха томно приоткрыла один глаз.
— А! — испуганно вскрикнула она и нервно зашевелила губами.
— Аъ! — от страха с ером закричал райтер, и был бы уже безжалостно размазан по стене, потому что он у нас мужчина некрупный, если бы почтавица к этому времени спроворила себе свои убийственные губы.
Нам не известно, каким образом вся эта почтольвиная возня пробудила дремлющего в недрах Столовой №100 диверсионного крота-шпиона (или как он там называется?), но только он пробудился и положил начало детективному жанру в контексте общественного питания.
Поставив точку, мальчишка Матфей посмотрел на часы и ушел с видом очень занятого человека, а мы не стали спрашивать у райтера, сможет ли он сам дописать начатое, чтобы паче чаяния не оказалось, что он не умеет грамоте или чего похуже
Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300
По приказу директора, райтер был отправлен на мамаев курган для покаяния. Он ни за что не хотел ехать, поэтому его отправили пешком, в одной рубашке, босым и взяли с него обещание периодически посыпать свою голову пеплом. Для этого ему дали специальную банку с отвинчивающейся крышкой.
- Сразу много не сыпь.
- Хорошо.
- И не потеряй.
- Хорошо.
- Будешь знать, как современное искусство ругать! – донеслось откуда-то с кухни.
- Ну, с Богом.
- А можетъ, что и ты со мной?
- Нет, я никак не могу, я директор, а директоры тонут вместе с кораблем. Кроме того, я этого места с детства ужасно боюсь: эта жуткая лапа из-под земли с факелом и самая, прости Господи, родина-мать… Меня к ее большому пальцу на ноге подводили, я чуть не окочурился прямо там. Нет уж, уволь.
- А вдругъ меня тамъ моровое повѣтрiе настигнетъ?
- Ну, вот видишь ли? Еще и моровое поветрие. Нет, иди один. Все, господа, подходите отдать последнее целование.
Подходили и целовали в лоб. Некоторые плакали. Некоторые совали под нос кулаки.
- Прощайте, сволочи, - сказал райтер, - штаны мои не заиграйте.
- Ну все, все.
И райтер пошел на север, перепрыгивая лужи и посыпая голову пеплом. Мы ждали, что он растворится в солнечном свете и исчезнет из наших глаз, но он просто повернул за угол. После его ухода мы получили несколько писем от читателей с разнообразными вопросами. Директор думал, что будут спрашивать, мол, кто теперь будет акции писать, и уже собрался отвечать, но вопросы касались доставки, цен на коровье масло и прочего в этом роде. Поэтому директор некоторое время крепился, а потом ответил устно:
- Райтер уже все праздники переписал и нужды в нем теперь Столовая №100 не имеет. Сегодня, скажем, празднуется день музейного работника. Вот, посмотрим, ага, пожалуйста:
«Сегодня День пьяной старушки или, как его еще называют, День музейного работника. Смысл его в том, чтобы дать возможность музейной старушке несколько выпустить пар и познать, что музеи посещают вовсе не варвары недугующие страстью все сломать и порушить. А ежегодно он устраивается за тем, что музейная старушка легкомысленна и за год всё забывает. В балтийских городах особую пикантность этому празднику придает одновременное празднование Дня балтийского флота. Несмотря на принимаемые полицией меры, все-таки без побоищ и потасовок не обходится: стоит только компании музейных работников увидеть праздных матросов, как они бросаются в битву с грозным музейным кличем «Тиха-а-а!». Отличить музейную старушку от балтийского матроса в эту минуту довольно затруднительно. Только по войлочным тапкам и костяным брошкам меж ключиц, в остальном же это сущие морские дьяволы: тельняшки, карамба, кортики и кокаин. Когда-то тельняшка с бескозыркой были именно музейной формой, но еще при Николае Палыче стали формой моряков, а музейные работники до сих пор ревнуют и даже врут, что андреевский флаг тоже природный музейный и изначально обозначал «не фотографировать». В связи с этим мы удивляемся тем родителям, которые рискуют посещать музеи с детьми. Особенно, если вспомнить про то, что в подвале там живет таксидермист, у которого праздника нет, и который, стало быть, пьет без всякого удержу и потрошит, потрошит, потрошит».
Вот и все. И никакой райтер не нужен.
Райтер наш попал в облаву. Как раз ловили всех подряд, а он крался мимо, слепо шаря руками перед собой. И вот, спрашивается, зачем нужно было выпрашивать у Луизы Ибрагимовны парик с несносными буклями, коптить очки на свечке и пробираться, избегая человеческих путей, но пользуясь только звериными тропами, где пахнет дикостью, биологией и органической химией. Кроме того, на нем были склеенные из соблазнительного латекса перчатки, венецианская маска с петушьими перьями и медицинские ласты, путешествие по кустам в которых само по себе уже печально и безрадостно.
Венецианскую маску пришлось применить потому, что, как оказалось, вышивальщик из райтера не то чтобы плохой, но какой-то такой, что тут, пожалуй, следует даже применять прилагательное «сказочный». То есть, прежде чем начать свое рукоделие, он поудобнее устроился в креслах, потом без промедлений и весьма решительно уколол палец иголкой, а сразу же вслед за тем заснул богатырским сном. Мы сначала довольно тупо и долго наблюдали этот его демарш, а потом совсем было собрались целоваться с ним в уста, во всяком случае, уже вовсю протирали их платочком, тихонько оплакивая свою злую судьбу, но тут, на наше счастье, откуда-то по своим делам шел мальчишка Матфей и сказал, что выдумка с поцелуями довольно-таки глупа и придумана городскими сказочниками, а на самом деле нужно только сидеть и ожидать, когда это проклятье изживет само себя.
— Как же это, ожидать? — озадаченно спросили мы.
— А ровно так же, как вы и других чудес ожидаете, — рассудительно ответил Матфей. — Устройтесь с ногами на диване и дуйте ликеры. Есть у вас тут ликеры?
— Черт его знает, сейчас нужно посмотреть.
— Вот и позаймитесь. Не сомневаюсь, что время для вас пролетит незаметно.
Мы бы ни за что не поверили во все эти диковинные неожиданности, но в результате какого-то завитка, которое иногда делает время в Столовой №100, мальчик Матфей был как раз очень взрослый, усталый и говорил сквозь кудрявую бороду, что дополнительно придавало его словам солидности и веса. И действительно, не прошло и шестнадцати часов, как райтер начал пошевеливаться, потом потягиваться, а после уже заходил по всей своей квартире, оставляя на каждом углу несомненные свидетельства своего бытия и бурного жизнелюбия. А когда мы с умиленными сердцами смотрели на то, как он вкусно завтракает, то даже благодушно подмигнул нам и сказал:
— Кю-фе, швякъ-швякъ.
— Чего? В каком смысле «que faire»? Да что угодно, сокол наш ясный. Вон у тебя на столе-то сколько еще заботы. Вкуси.
— Я говорю, кто рано встаетъ, тотъ и грибочекъ беретъ, а сонный да лѣнивый идетъ за крапивой, — и подмигнул уже двумя глазами, то есть мы хотели даже написать «всеми глазами разом», но побоялись превратного толкования со стороны обладающих слишком уж капризным воображением читателей.
Вот поэтому, а не из малахольности, как утверждают некоторые, райтер и был схвачен в венецианской маске, скрывающей его лицо. Он давно уже вынашивал преступный план отправиться в цирюльню. Все осматривал себя в зеркале и рыл в волосах пальцами.
— Да, — говорил он при этом, — безъ сомнѣнiя, когда я, по примѣру достойнѣйшихъ изъ браминовъ, оставлю всякое попеченiе и уйду въ пустыню, то разведу на макушкѣ цѣлую камышовую рощу и стану, пожалуй, самымъ свирѣпымъ и колоритнымъ анахоретомъ изъ всѣхъ. Такимъ, что даже если буду поколачивать мiрянъ и разбойничать въ окрестностяхъ своей келiи, какъ того и желаю, то все равно возсiяю въ ликѣ святыхъ. Но покуда отъ этого меня Богъ милуетъ, стоитъ, конечно, постричься.
Но потом он, обыкновенно, пленялся какой-нибудь дурацкой идеей. Навроде того, что было бы, если бы волосы, как и зубы, были бы снабжены нервами? То есть обучали ли бы парикмахерскому делу в зубоврачебных школах и тому подобные размышления («Феминистки, это ужъ точно, ходили бы заросшiя и побивали бы каменьями парикмахеровъ. Слабыхъ, блохастыхъ, отбившихся отъ стада парикмахеровъ»). Каким-то образом ему удавалось всех убедить, что жизнь, это уж во всяком случае, была бы интересней, хотя и значительно более болючей. Но потом он снова вспоминал про отросшие власы и начинал чертать планы таинственных проникновений и замысловатых маршрутов.
Планы были разные: дерзкие и блистательные, скучные и взвешенные, но все заканчивались тем, что «и потомъ онъ жилъ покойно и счастливо до самой смерти». Однако же действительность оказалась намного хлопотливей, чем «покойно и счастливо», которое значилось в планах. Во-первых, сноситься с парикмахером нужно было через посредника, а он оказался удивительно недисциплинированным вралем со склонностью к юмору и связанными с необходимостью его обнаружения идиотскими выходками. Но парикмахер утверждала, что без посредника во всяком преступном деле обходиться грешно, и райтер, назвавшись груздем, обязан, таким образом, полезать в кузов и никак иначе. Во-вторых, было совершенно необходимо заучивать пароли и применять их не тогда, когда чего-то мерещится, а только в нужный момент, понимание которого от райтера все время предательски ускользало. В-третьих, идти надо было непременно пешком. По мертвым мышкиным костям, на которых не было написано, что они мышкины, а всякий раз догадываться было непросто. Было еще и в-четвертых, и в-пятых, и в-шестых. Например, когда райтеру уже удалили полбороды, то в дверь вдруг постучали, и парикмахер лишилась чувств на диванчике, а райтер наполовину, как беглый каторжник, побритый, замирая от ужаса, таращился одним глазом через занавеску и воображал разные ужасы. Потом его выпустили через черный ход, и, словом, этот ход не зря так называется. И в конце концов — облава со свистками и криками загонщиков. Райтер так всерьез убегал и прятался, что государство приняло его за сумасшедшую старушку и простило. Надо сказать, что без бороды и в парике он и правда был на нее похож. Это подтвердилось еще и тогда, когда он бился грудью о стеклянную дверь Столовой №100, и завхоз сказал:
— Какая-то сумасшедшая старушка хулюганит.
— Да это же я! — в ужасе вскричал райтер, — Вашъ любимый райтеръ! Впустите!
Остаток дня мы провели, поедая столовские запасы и слушая обращения к народам Неназываемого и нашего пулеметных дел губернатора. Мы ожидали увидеть двух хиппи, но они были аккуратно острижены по чекистской моде.
— Ладно нашъ губернаторъ, онъ человѣкъ еще молодой, — сказал райтер, — а неназываемый-то уже старенькiй. Каково ему пришлось въ парикмахерскую пробираться?
Все долгим взглядом посмотрели на райтера, перебирая в уме разнообразные оценочные суждения, а завхоз сказал:
— Я же говорил, что сумасшедшая старушка хулюганит, а вы «впустите, впустите».
— А что вообще новенькаго? — спросил райтер, чтобы сменить страшную тему.
— Один из ненасильственных злопыхателей украл деньги у жены и купил на них надгробный камень на всю семью, — ответил директор.
— Вотъ ужъ она навѣрное разозлилась!
— Еще бы. Он ведь там про себя написал и «пламенный патриот», и «всеобщий друг», а про нее только «с супругой».
На самом деле, «вообще» много чего случилось. Все это время райтер много и усердно писал. Написал два списка покупок к пасхальному обеду и три письма в банки с просьбой включить наше имя в книгу живота. Списки покупок всех очень обрадовали. А банки, в свою очередь, обрадовали нас. Можете, сказали, платить только проценты, а в сентябре выплатить всю сумму долга разом.
— Это что же? — спросил директор,— Выходит, можно было всю сумму сразу же отдать, в день получения кредита, а потом со спокойной душой платить проценты?
— Ну да, — сказал банк. — Это же и удобнее.
Теперь мы общаемся с клиентами, как Маша и Дубровский, через дупло. И, по правде говоря, написали про то, что проводим дни в поедании столовских припасов, только по настоянию директора. Он этим хотел польстить нашим государственным читателям, которых большинство и которые уверены, что еда в столовых прозябает сама собой, без банков, клиентов и прочего. Надеемся, что ему это удалось.
И акций теперь никаких нет, поэтому текст не к чему стало ловко привязывать. Он будет просто висеть тут сам собой — непривязанный и странный.
В начале семнадцатого века, когда на свете проживал Иван Иванович Сусанин, в водоемах еще в изобилии водились русалки, досаждая рыболовам рваными сетями, в яблочных ветвях прятались, плакали и смеялись сирины и алконосты, свист которых был похож на безумные слова, а электрические сомы еще не успели сменить паровых и позволяли последним меланхолично пускать дымы над медленными и туманными речками, за соседним холмом жил Змей Горыныч и деловито возился в своей смрадной норе, поднимая на воздух растревоженных птиц и заставляя малодушного лешего в ужасе хвататься за сердце.
Но все-таки большинству жизнь казалась скучноватой. Особенно полякам. Польша и теперь довольно скучная страна, а тогда, без новомодных приобретений, в ней было и вовсе не усидеть. Поэтому роль коронавируса в то время разыгрывали именно поляки, и у них, нужно отдать должное, неплохо получалось. Во всяком случае, Московское царство в какой-то момент закрывалось на карантин, а одно время всерьез поговаривали о ребрендинге или даже о банкротстве. Конечно, крымские татары тоже еще претендовали на роль коронавируса, но им она не досталась, потому что, во-первых, они были привычной сезонной напастью, от которой погибали буднично и как бы между делом, а во-вторых, ну это же были, черт побери, крымские татары, которые уже за сто лет до этого вышли из всякой моды.
Сегодня как раз календарем воспоминается день, когда Иван Иванович Сусанин самоизолировался с поляками в лесу и не дал им погубить царя Михаила. Это был, без сомнения, героический поступок, сколько бы наши ненасильственные злопыхатели ни говорили о том, что, мол, Иван Иванович был уже старый и ему было совершенно все равно. Нет, это был довольно бойкий старик и планировал помереть на печке, в окружении семейства, а вовсе не в лесу.
Интересно, что почти точно такая же история приключилась как-то в Столовой №100, с той только разницей, что нашего директора зовут не Михаил, а Алексей Михайлович, как Тишайшего. Там и еще были кое-какие отличия, но о них мы расскажем ниже. Райтер в то время имел длинную седую бороду и смиренно сажал репку на заднем дворе, радуя всех тихим нравом и перспективами тучного урожая. Только директор не радовался, а ежеминутно ожидал какого-нибудь подвоха.
— Нехорошая какая-то тишина, — бормотал он, выглядывая из окна, — неправильная. Эй, люди, я тут визитера ожидаю. Как прибудет — сей же час ко мне.
И тут к райтеру со спины подошел некоторый господин и сказал:
— Здравствуйте, я есть польский поляк из Польши, проводите меня к вашему директору. А?
То есть этот несчастный, торгующий чайными сервизами польский подданный был сам виноват, как это впоследствии блестяще доказывал райтер. Зачем из всех снующих туда и сюда сотрудников Столовой №100 он избрал в качестве провожатого бородатого старца, сажающего репку? К тому же райтер, хотя и не слишком сведущ в истории отечества, но анекдот про Сусанина знал твердо и сразу почувствовал, как борода у него становится дыбом.
«Вотъ оно», — подумал он.
Одно это должно было насторожить польского поляка и не насторожило потому, что он уже, без сомнения, давным-давно заблудился в алчном стремлении сбыть свои чайные сервизы, отрекся от подлунного бытия и надежды когда-нибудь вернуться в свою тоскливую польскую Польшу. А потом райтер завел его туда, куда ворон костей не заносил. Тут даже и биологи подтвердили, что технически так оно и было, потому что ворон в Астрахани не водится, и все муниципальное образование, таким образом, можно считать «местом, куда ворон костей не заносил». Там, в этом самом месте, то есть где-то посреди астраханских пустырей, поляк начал подозревать неладное и спросил:
— Куда ты завел меня?
— Туда, куда нужно, — райтер сказал. — Убейте! замучьте! — моя здѣсь могила! Но знайте и рвитесь: я спасъ Алексiя! Предателя, мнили, во мнѣ вы нашли: ихъ нѣтъ и не будетъ на Русской земли!
— Божечки! — закричал лях и убежал в сторону автобусной остановки.
Райтер сначала растерялся, потому как ожидал услышать «Умри же, злодей», но потом все встало на свои места, когда эти самые слова он услышал от директора.
А акцию сегодня мы посвящаем всем героям, которые, презрев опасность, геройствуют на просторах нашего богоспасаемого отечества, без чего тут, по правде говоря, прожить мудрено.
Акция:борщ 32 рубля, плов из говядины 24 рубля за 100 грамм. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300 Яндекс карты Гугл карты
В одна тысяча девятисотом году жители Крита более всего опасались прибытия на их остров турок и совершенно не обратили внимания на высадку археолога Артура Эванса, этого шустрого человека-крота с лопатой. А зря, между прочим. Он немедленно принялся рыть и просеивать, в короткое время раскопал довольно обширную яму и нашел в ней лабиринт царя Миноса — тот самый, в котором во время оно проживал несчастный Минотавр. Об этом свидетельствовала найденная табличка: «Здесь жил и бессмысленно слонялся по коридорам…» и тому подобное. Похожая табличка на всякий случай изготовлена у нас в столовой и имеет пустое место там, где должно быть имя, ввиду изменчивости отечественной истории.
Повествование о Минотавре должно бы нести назидание, но его смысл всегда ускользал от сотрудников Столовой №100. Начинается оно с того, что в баснословные года на Крите жил да был царь Минос, который не имел фамилии, из-за чего постоянно попадал в дурацкие ситуации. Его и до сих пор еще путают с собственным нахальным внуком, а в те времена даже хотели пометить зеленкой, и ученые спорят о том, пометили или нет, и даже о том, существовал ли он вообще. Ну как спорят? Молодежь еще, бывает, горячится, а те, которые постарше, ну попрепираются малость, ну собьют друг у дружки шапки с головы или прожгут потихоньку папироской дыру в мантии. В худшем случае дело дойдет до ректора, и их урезонивают в его кабинете, а в остальном спорят довольно лениво:
— Был.
— Не был.
— А вот и был.
— А вот и не был.
Всё в таком роде. Мы однажды присутствовали при подобном диспуте и ощутили тот экзистенциональный кризис, осложненный болью в шее, какой ощущает всякий нормальный человек, попавший на теннисный матч и к своему ужасу обнаруживший, что забыл дома цикуту.
Там же на Крите, рядом, но в морской пучине, жил бес Посейдон, состоящий в ранге повелителя морей, что в РФ примерно соответствует Игорю Тимербулатовичу Мухаметшину. И вот как-то раз Минос решился принести в жертву реченному Посейдону быка, а так как, по его словам, не имел достойного, то Посейдон вызвался предоставить жертвенного быка белого цвета Миносу, именуемому в дальнейшем Миносом, и впоследствии принять его в качестве не облагаемой налогом жертвы. Словом, описывается какая-то сложная и скучная схема, связанная с откатами. На этом основании ученые историки делают вывод, что тогда еще была нужда в сложных схемах, которые лишь в последнее время упростились до известного «взял да и пошел». Неученые же историки обыкновенно заняты подготовкой к ЕГЭ толстых детей и выводов делать не умеют. Бык Посейдоном был предоставлен, но именуемый в дальнейшем Минос оказался еще большим прохвостом, чем предполагалось в договоре. Он попросту замылил быка, а в жертву принес какое-то блохастое животное со справкой, что оно является белым быком. Справка тоже была принесена в жертву, но Посейдон все равно надулся.
Все, по правде говоря, думали, что теперь Миноса просто прикнокают в темном переулке или в подъезде собственного дворца, но Посейдон снова избрал хитрую схему. Он заставил жену Миноса влюбиться в белого быка. То есть Минос продолжал заниматься своими царскими делами: ездить на охоту, напиваться на пирах и волочиться за молодыми критянками, а его жена — женщина, у которой и без того забот был полон рот и которая даже не подозревала о мужниных махинациях, — была вынуждена томиться от внезапной страсти. Кроме того, что это само по себе отвлекало ее от многочисленных обязанностей, заставляя вздыхать и ревновать к коровам, еще и требовало ухищрений для соблазнения быка, который влюблен отнюдь не был, но держал себя, как и прочие быки: жевал траву, рыл копытом и в любой момент, даже во время пылких признаний царицы, производил из себя уйму коровьих лепешек, которые пошло шлепались о землю и пахли. Если бы Посейдон заставил влюбиться быка и не в царицу, а в самого Миноса, то смысл басни было бы легко уяснить, но хитрая схема оттого и носит свое название, что в ней черт ногу сломит.
В результате долгих совещаний с местным инженером по имени Дедал царица наконец построила деревянную корову, расположилась внутри и, потея в ее душном чреве, принялась ожидать свидания, проклиная тот день, когда вышла замуж за Миноса. Ожидание было долгим, потому что бык никак не мог взять в толк, зачем его привели к этой конструкции на колесах, более напоминающей катапульту, и порывался ускакать. Того, что случилось позже, он стыдился до конца своих дней. Царица тоже была разочарована, тогда как Минос был даже не в курсе того, что творилось на его скотном дворе.
Когда родился Минотавр, то повивальная бабка, передавая его Миносу, сказала:
— Глазки ваши, ваше величество.
Но когда у него полезли рога, тут уж сравнивать его с царем стало опасно для жизни. И тут опять-таки, если бы рога отрасли у Миноса, то и смысл был бы простым и ясным, но нет! Пострадавшим в этом деле вышел младенец с говяжьей головой. Его поселили в лабиринте, где он вынужден был слоняться, не находя выхода, и питаться афинскими молодыми людьми, мечтая о силосе и, за неимением хвоста, отгоняя мух руками, пока его не убил царевич Тесей Эгеевич (возможно, по мнению некоторых ученых, Сергеевич).
И вот двадцать третьего марта тысяча девятисотого года Артур Эванс откопал все это добро и заявил, что это правда, а мы в Столовой №100 до сих пор находимся в немом недоумении и склоняемся к тому, что любая, даже самая отчаянная брехня нашего райтера, будет получше такой правды.
А акцию мы посвящаем сегодня тому, что Неназываемый отказался быть аятоллой и решился стать владычицей морскою. Пожелаем ему жить в океяне-море, где-нибудь подальше, на его выбор.
Акция: рассольник 32 рубля и рагу из свинины 96 рублей. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300 Яндекс карты Гугл карты
Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] 9 [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ 43 ]