У нас сегодня, в некотором смысле, экстренное сообщение. Этот ваш преподобный райтер все-таки ушел в «Лапшичку» и теперь испекает там булки или какие-то бублики. Последнее время он что-то все рылся у себя в углу, а сегодня оказалось, что подкопался под фундамент и был таков.
— Действительно, — сказал директор, — фундаментальная дыра. Интересно, как это он ее провертел? И почему не в дверь? Интересно ведь…
— А когда он по-человечески выходил-то? — пожал плечами завхоз. — То на подоконнике натопчет, то стену продырявит. Ей-богу, мы со дня на день ждали, что в трубу вылетит. Во всяком случае, он уже об этом поговаривал. Скоро уже, говорил, вылетим. А теперь, стало быть, по методу графа де Монте-Кристо, как уж между вил.
— И записки не оставил?
— Ну, этого-то добра навалом. Вот, выбирайте какую угодно.
— «Ушелъ въ магазинъ купить золота, потому что дома все золото вышло, а мнѣ теперь очень надо». Нет, это, видимо, давнишняя. «Люди на базарѣ говорятъ, что нотарiуса Ильдуса Шамардановича Мурзалiева нельзя называть татарiусомъ, потому что это расизмъ. Нахожу это сомнительнымъ». Что?
— Да ерунда небось.
— Не скажи. Он ведь каждую свою писульку норовит в вящее поучение современникам и потомкам вменить.
— Может быть, эта? «Въ зеркальномъ отраженiи лѣво мѣняется на право, а все правое дѣлается лѣвымъ, при этомъ низъ и верхъ остаются неизмѣнными. Желанiе же перемѣнъ съ необходимостью толкаетъ меня на то, чтобы занимать отнынѣ горизонтальное положенiе, во что бы то ни стало удерживая низъ справа, а верхъ слѣва. Или наоборотъ». Вот, желание перемен и прочее, черным по белому.
— Я же говорил, у него ничего просто так не делается. Нет, это не то. О! Он даже матрасик оставил.
— Ну, значит, полиция его скоро на веревочке приведет. Он ведь и в паспорте на матрасовом фоне изображен.
— Не приведет. Что у нас, комендантский час?
— Тогда нужно посидеть тихонько и подождать, когда комендантский час пробьет и ликующий комендант выйдет на крыльцо.
Потом нашлась магнитофонная кассета, про которую завхоз сказал, что она непременно принадлежит райтеру.
— Да почему же обязательно ему? — удивился директор.
— Ну, пишет он в старой орфографии и вообще любит всякое старье. Я видел у нас в чулане магнитофон есть. Древний, еще на паровом ходу. Сейчас раскочегарим и послушаем.
На работу старинного магнитофона сошлась поглядеть вся столовая.
— Осторожно, Оподельдокыч! — кричала Курятина. — Смотри, не убейся.
— Спокойствие, дамочки, — отвечал завхоз, утирая пот и поправляя каску. — Зажмите уши, сейчас свисток дам.
Свисток вышел заливистый и дерзкий, все очень радовались.
— Сыворотка серии Ja оказалась неэффективной, — послышалось из колонок. — Составы один, три, четыре, шесть, восемь, девять, десять, одиннадцать, четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать не смогли убить вирус. Составы два, пять, семь, двенадцать, тринадцать, пятнадцать, семнадцать убили хозяина. Одну секунду. Состав шесть существенно уменьшил проявление агрессии, частично восстановилась пигментация, небольшое сужение зрачков. Серия Ja, серия триста девяносто один, состав шесть — необходимо испытание на человеке. Держись, номер шесть.
— Всем выйти из кабинета, — распорядился директор. Это, видать, что-то секретное.
— Это изъ фильмы «Я — легенда», — донесся изъ магнитофона голосъ райтера. — Но подходитъ къ моимъ опытамъ съ закваской. Они меня чуть было не обезкуражили.
Самая первая пыталась убѣжать. Я догналъ ее, когда она садилась въ такси, чтобы ѣхать на вокзалъ. Чортъ знаетъ, безъ паспорта, безъ денегъ… Таксистъ тоже хорошъ: видитъ же, что чья-то закваска убѣгаетъ и при этомъ: «А что я? Я думалъ, иностранка какая-нибудь, подошла, пузырится вся...».
Вторая развилась до того, что когда я къ ней заглянулъ, то увидѣлъ просто дымъ коромысломъ, какъ на Марсѣ: все мохнатое, красное и плохо пахнетъ. Кромѣ того, приглядѣвшись, увидѣлъ, къ своему негодованiю, крохотный дирижабль, дирижируемый при помощи тонкой нитки, съ надписью «Бога нѣтъ». Натурально, слилъ въ унитазъ. Между прочимъ, нашелся одинъ такой тонко чувствующiй бездѣльникъ, который сказалъ, что я уничтожилъ самобытную культуру! Я только плечами пожалъ.
Третья, какъ только открылъ, обстрѣляла меня изъ маленькихъ, но очень болючихъ ружьишекъ. Даже смотрѣть не сталъ, что у нихъ тамъ съ цвѣтомъ и отношенiемъ къ религiи — въ унитазъ, и шабашъ.
Четвертая окаменѣла. Отдала какую-то воду и обратилась въ камень. На нѣкоторое время забила канализацiю и дала мнѣ возможность создать апофегму: «Вода камень точитъ». Стоитъ ли говорить, что тутъ опять влѣзъ этотъ высокочувствительный хлыщъ и сказалъ:
— Это народъ придумалъ. Народная мудрость.
— Э-э-э, у народа нѣту мудрости. Онъ даже самогонный аппаратъ не самъ придумалъ, а это было единственное, въ чемъ онъ до зарѣзу нуждался. Да и слово «апофегма» только персоны употребляютъ, у народа въ обиходѣ другiя слова.
Пятая, когда я полѣзъ ее провѣрять, имѣла уже маленькiе злобные глазки и милицейско-генеральскiе погоны и ни то пукнула, ни то сказала: «Документы!» Вотъ оно что! Хорошо, что теперь милицiи нѣту, а есть добропорядочная полицiя. Отправилъ въ унитазъ съ подобающими чину почестями.
И вотъ теперь наконецъ-таки удалась. Хорошо выглядитъ, пахнетъ алкоголемъ, живая, липучая, на вкусъ — съ кислинкой. Прямо-таки дѣвица, какiе лѣтнимъ вечеромъ въ изобилiи попадаются на волжской набережной.
В этом месте, в чреве магнитофона что-то бахнуло, а из зева, куда вставляется кассета, повалил дым.
— Ой! Пленка порвалась! — воскликнул завхоз.
— И так все ясно, — сказал директор.
— Опыты с закваской?
— Вот, еще записку нашел: «Не ищите меня, потому что я теперь на улицѣ Лапшички въ ресторанѣ имени Ленина. Какой ужасъ. Нѣтъ, все наоборотъ: я теперь въ «Лапшичкѣ» на улицѣ Ленина, что тоже ужасъ, но топографически болѣе точный». И телеграмма из «Лапшички»: «Не желая быть укрывателями беглых райтеров, сообщаем, что ваш райтер и наш отец родной находится у нас и печет хлеба и булки. Директор «Лапшички» П. Морозов, то есть не Морозов, конечно, хотя и П.» Поеду теперь вразумлять.
О чем в точности говорили директор с райтером мы не поняли, потому что из-за закрытой двери слышно было только крик директора.
— Ты что же это? То, видите ли, принцам орлеанского дома руки подавать не хотел, а теперь сам в булочники записался? Да не ты ли всегда говорил, что все булочники, как один, — якобинцы?
— Бу бу-бу.
— Не нужно мне твоего хлеба, горек он мне.
— Бу бу бу-бу-бу.
— Я генеральный директор столовой, если ты забыл, я в принципе не успеваю проголодаться.
— Бу бу-бу-бу. Бу.
— Ну, хлеб. На вид — самодельный. На закваске? Дай еще кусочек. И с собой заверни.
— Бу бу-бу бу.
— Что! Ты чего, почему так дорого? Хочу два.
— Бу-бу-бу бу-бу-бу.
Только окончание разговора было понятно вполне, когда дверь приоткрылась.
— Ну, ничего, — сказал директор, — был какой-то советский деятель, который говорил, что писатель должен весь день у станка стоять, а потом уже, вечером наевшись каши, писать, вдохновляясь от чтения передовиц. Вот заодно и проверим.
— Гадъ он былъ безсердечный, этотъ вашъ дѣятель, — ответил райтер.
А в Столовой номер сто все как обычно: акция и дешевизна, усугубляющаяся тем, что райтера нам теперь кормить не нужно, он в прямом смысле удалился на вольные хлеба. Пусть пишет отныне бесплатно, в надежде, что мы у него его хлеб купим. А мы купим, уже сейчас чувствуем, что купим.
Акция: борщ 20 рублей, котлета рыбная 44 рубля и картофельное пюре 26 рублей. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
Да устыдятся все те, которые говорят, будто Столовая № 100 не публикует картинки с котиками. Смотря каких. Таких, у которых фамилия Моркошкин, – публикует. У этого фамилия как раз Моркошкин, а зовут его Рыжик. Дедушка его был змей, а бабушка – макака резус, другой дедушка – сурикат, а другая бабушка – дракон. Можете себе теперь представить, каковы его нравы и предпочтения. Да, это свирепые игры и раздирательные забавы: охоты, подкарауливания, стремительные атаки из засады, битвы, ложные отступления, обсервационные рейды и тому подобные воинские маневры. Страшно подумать, что было бы, если бы у него вдруг оказалась артиллерия. Европа уже валялась бы у его задних ножек, а он разъезжал бы всюду в треугольной шапке, ковал бы у себя в замке золотые рыжикодоры и после дарил их нищим. К счастью, пушек у него нет и, кроме того, как всякий кот, он глубоко буржуазен, то есть не убивает ради забавы и терпит социальные институты только до тех пор, пока они не мешают обеду и не возлагают прочие неудобоносимые бремена.
Райтер, на квартире которого он проживает и к фамилии которого теперь пожалована приставка «Окарябанный», поначалу думал, что Рыжик охотится только на подвижную дичь, и при нем старался замирать, в чем ему очень помогали длительные тренировки на матрасике в Столовой № 100. Но оказалось, что неподвижные объекты Рыжик вначале приводит в движение, а потом все равно когтит.
Он бесстрашен до того, что не боится и самого веника, а ведь веника боится даже кот, проживающий в научной библиотеке. Сей последний, конечно, признает это суеверием и склонен иногда, в компании, посмеяться над собой и над глупыми народными байками, но, проходя мимо уборщицы, всегда бледнеет и делает вид, что ужасно торопится: «Ах, Марья Мухамедовна, ах, зачем у вас в руках этот, не к ночи будь помянут».
– Ишь, заторопился, толстая морда, – скажет Марья Мухамедовна.
– Ах, Марья Мухамедовна, ах, – и быстро утопочут по коридору его мохнатые штанишки прямо в сторону отдела редкой книги, где веник бывает редко.
Рыжик имеет санитарную книжку, где сказано, что нос его мокр, а температура пуза – теплая, поэтому и сама Санэпидстанция Тайфуновна смотрит на него сквозь пальцы, зная даже, что по матушке-то он Блохин.
Райтер уже сейчас ведет переговоры с московским зоосадом с тем, чтобы женить Рыжика на не слишком крупной тигрице, буде таковая там уродится, поэтому это изображение можно считать, помимо несомненной услады для глаз, еще и декларацией о намерениях.
А в последний момент перед публикацией пришла телеграмма, что Европа и безо всяких пушек уже пала на кошачью милость, и когда в РФ закончат, наконец-то, азиатничать и придут в себя, то сами смогут это удобно почувствовать
Если сегодня, когда вы проходите мимо замысловатых федеративных подворотен или запросто заглядываете в бездны казенных обителей, из-за грузных куч подтекающего хлама и насквозь пропыленных книг живота и погибели, куда недреманый и неумытный участковый днями и ночами вписывает наши грехи и добродетели, постоянно перепутывая графы, легкий и порывистый матерок вдруг коснется ваших ушей, а после на мгновение повиснет на губах, то это будет вовсе не то, что мы бы для вас хотели. Мы и вообще-то совсем не хотели бы, чтобы вы блуждали в подворотнях, навещали шаровые недра или впускали в уши хтонические наречия, позволяя им время от времени прилипать к устам, а сегодня, сверх того, желали бы для вас тонкого, струящегося сверху омофора и складного пения, раскатывающегося от облаков до самой земли и проникающего даже в глубокие и хладные дыры, поселяя и там что-то вроде теплого огонька. Потому что вчера был день велосипеда со всеми его втулками и тонкой системой шатунов, завтра наверняка будет день какого-нибудь державного крючка с его вытолками и шаткой нравственностью, а сегодня как раз — день крановщика и его верной, но иногда задумчивой подруги, прекрасной крановщицы.
Многие недоумевают, отчего в Российской Федерации куда ни оборотись, всюду можно видеть участковых со свистком, райтеров с листком, менеджеров в розовых рубашках, моряков в тельняшках, танкистов в говорящих шапках, спиртсменов в домашних тапках, спецагентов из супермаркета и властолюбивых потомков кухаркиных, а крановщиков нет совсем, хотя кто-то все-таки каждый день вертит во все стороны краном и подает крюк стропальщику прямо в его исполненные благодарностью руки. Это потому, что крановщик скромен и вне службы не носит мундира, хотя он ему совершенно точно придан и, конечно же, что и с аксельбантом (теперь даже участковые навязывают на грудях хитрющие аксельбанты, думая, что они изобретены для восхищения носителя в пышность, и за последние сто лет окончательно, кажется, их замызгали), но предпочитает одеваться в короткие полосатые штанишки, скроенную из невода рубашку, сандалики с потничками и белую кепочку с щегольскими золотыми буквами над козырьком. Словом, носит тот самый наряд, который раньше встречался только на цирковой арене, на невольничьем базаре в Занзибаре и в учебнике истории средневековья, где есть картинка с подписью «Средневековый простолюдин», а теперь применим всеми: от самого мелкого беса и до директора бани включительно.
А там, в вышине, где крановщик собеседует только орлам, он, конечно же, и одет совсем иначе. На нем — белый, взорванный голубыми прорехами китель с различными идущими к чину и лицу лучистыми украшениями, от которых слепнут пилоты, а дерзнувшие таковой высоты вороны разрываются на мелкие кусочки и осыпают каску прораба перьями и прахом, заставляя даже этого нераскаянного сквернослова поднимать очи горе. На нем — красный килт с множеством серебряных пряжек и спорран, украшенный мелкими драконьими хвостами, в котором он хранит свой обед и кисет с душистыми травами. За каждым гольфом у него виден кинжал, а на голове его блещет шлем, и борода сплетена в тысячу тугих косичек, и оказалось бы, что пахнет грозовым облаком, если бы только какой-нибудь отчаявшийся храбрец посмел бы приблизиться и понюхать. И все это помимо аксельбанта, каждый узел которого закован в золотые оправы в виде голов грифонов и бегемотов, а наконечники украшены сапфирами или изумрудами, в зависимости от дня недели или вдохновения. Из наряда средневекового простолюдина на нем только сандалики, но и к ним приделаны огромные крылья, которыми крановщик раздраженно хлопает, когда стропальщик обнаруживает недостаток благодарности.
А за спиной он носит иерихонскую трубу на случай наступления конца времен, когда нужно будет возвестить об этой неприятности атеистичным и верующим прохожим, высунувшись в окно и хорошенько дунув, и наблюдать после за тем, кто из них больше перепугается. Пока же этого не произошло, то есть пока времена продолжают сплетаться, крановщики одалживают трубами дальнобойщиков, которые пугают ими девиц на пешеходных переходах, совсем не интересуясь, правда, их вероисповеданием.
На большую часть вопросов, кстати, которые русская и иностранная интеллигенция обращает к Небесам, отвечают крановщики. Отсюда, собственно, и происходит та путаница, которая связывает интеллигентские разговоры о религии. Дело в том, что крановщика уполномочили только в известное время дунуть в трубу, а трепаться не разрешали, и, в основном, благодаря скудости его богословия, которое в лучшем случае ограничивается пословицей «Человек так, а Бог инак», а в худшем…
Раньше худшим считалось обращение к поговорке «Бог даст денежку, а черт — дырочку», теперь же официально заявлено, что худшее еще не нащупано и лежит где-то гораздо глубже. Поэтому интеллигентные люди остаются в уверенности, что Библия начинается с «В начале было Слово», что Бог христиан умещается на картинке, а если, чего доброго, получают ответы на «Отчего дурные вещи происходят с хорошими людьми?», «Как же вы допустили?» и тому подобные вопросы, то укоряют религию в грубиянстве и несоблюдении прав человека. Конечно, укоры эти отчасти справедливы, но все-таки лучше обращаться к письменным источникам, а не вопиять, подобно древнему пророку, и не выслушивать неделикатные суждения первого встречного крановщика.
Если же не вдаваться в религиозные вопросы, то крановщики — очень полезные ребята, и мы надеемся, что в этой записочке нам удалось на это указать. Кроме того, святым покровителем их является Симеон Столпник. Ну, по крайней мере, тех из них, которых зовут Симеонами. Женятся они на крановщицах, а те потом вертят им котлетки, мнут картофель и рожают маленьких детей. То есть польза от крановщиков происходит пребольшая.
Акцию сегодня мы хотели посвятить только им, но получили телеграмму, где нас просят поздравить военных врачей-гинекологов. Они, как оказалось, не имеют профессионального праздника, но зато обладают спиртом, а особенности военной гинекологии таковы, что нервы у них совершенно расшатаны. Что же, мы не звери: поздравляем и их. Будьте здоровы.
Акция: рассольник 17 рублей, котлета куриная 37 рублей и картофель жареный с грибами всего за 59 рублей порция. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
P. S. Мы опасались, что райтер сегодня что-то уж слишком наврал, и направили копию этой записочки в Общество вольных крановщиков. К нашему удивлению, они почти все подтвердили. Только про шлем сказали, что это — преувеличение, но готовы это считать поэтической вольностью и простить. Удивительно покладистые ребята, эти крановщики. С праздником их еще раз.
Мы как-то всегда жили в уверенности, что ни одно прикосновение к новейшей истории не принесет продажам Столовой №100 ничего хорошего, кроме разве только касательств в отношении Гитлера и Муссолини. Этих можно было мусолить всегда и без всяких опасений, что у кого-нибудь пропадет аппетит или взыграет, черт возьми, ретивое. Нельзя сказать, что эта уверенность задавала тон нашей жизни, делала райтера осторожным или возбуждала в нем его экзотическую балалайтерову совесть, но все-таки она была, и мы могли предъявить ее по требованию первого встречного.
— Помилуйте, мы — лавочники пожилые и продажные, а это значит, что у нас на роду написано соблазнять малых сих только за деньги или, это уж во всяком случае, без риска утратить оные. А тут, сами видите, ничего хорошего, кроме того привычного ожидания чего-нибудь нехорошего, которое и так всегда с нами.
И вот на днях, как гром среди ясного неба, какие-то похожие на британских ученых прохожие открыли, что прикосновения к покойникам новейших времен не только не приносит Столовой №100 ничего хорошего, но и плохого не несет тоже. То есть по всякой статье регистрируется только стабильный крен в некоторый плохо сознаваемый убыток, который совсем и не связан с историей отечества, а, скорее всего, происходит от большого сердца и малого ума. В прочем же наблюдается граничащая с безнадежностью константность, а все обольщения райтера, что его рукописания способны до того обрадовать нашего антисоветского читателя, что он рано или поздно вдохновится, продаст все имение свое и до основания скупит припасы Столовой №100, и опасения директора, что райтер в конце концов окончательно разобидит читателя советского вероисповедания, и тот не только ничего у нас не купит, но даже подбросит что-нибудь от себя, окончательно тем самым уничтожив нашу бухгалтерию, не имеют никакой части в реальности, но всецело принадлежать миру грез и туманов.
— Сами судите, — говорили прохожие, окуная ложки в окрошки, — еще египетские писатели приметили, что в литературном деле картинки — важная вещь, и поэтому не столько писали, сколько рисовали. А теперь, с освоением книгопечатания, это и вовсе уж общее место. Поэтому пишите, что вашей душе угодно, всё равно. Даже те, которые прочитают, так далеки от Столовой №100, а часто и от самой концепции общественного питания, что тот плохо сознаваемый, но, скажем прямо, несомненный убыток останется с вами всегда во веки веков.
— Стало быть, все зря? — проговорил директор. — И то, что я возбуждал в райтере литературную ревность в ущерб общественным работам, и мечты про кисельные берега, и яркие заплаты…
— Подумайте лучше, скольких реальных неприятностей вы таким образом избегаете и при этом не ударив даже пальцем о палец.
— Что душѣ угодно… — жмурился между тем легкомысленный райтер.
Поэтому сегодня мы с чистым и не ведающим страха сердцем поздравляем всех с днем пограничника. Да, двадцать восьмого мая в восемнадцатом году в РСФСР были заведены пограничные войска. Это не значит, конечно, что русские границы никто не охранял. Охраняли, но делали это плохо и основную часть энергии тратили на наблюдение за внешним врагом. В восемнадцатом же году чека отпочковала от себя такие войска, которые надежно закрыли границу от гораздо более оголтелого внутреннего супостата, который имел постоянное желание поселиться в менее экстремальных землях и гадить оттуда, сплетничая про советские порядки. Доказывается это тем, что оба раза, когда враг начинал напирать снаружи, он почти всюду видел только чекистские спины и в первый раз дошел до самой Волги, что и в самых мрачных кошмарах не виделось русской императорской армии, а во второй — влетел в самую Москву, сел на Красной площади и нагло разрешал фотографировать себя туристам.
А акция сегодня посвящается дню рождения майонеза, который родился в тысяча семьсот пятьдесят шестом году во Франции, потом переселился в Саратов, а после распространился по всей стране и до сих пор пребывает с нами. Акция: суп-лапша куриный 17 рублей, люля-кебаб куриные 37 рублей , а на гарнир рис 18 рублей за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
Сегодня праздник у всех почитателей проделок Фридриха I Барбароссы — мастера прищучить и показать, где раки зимуют, известного нашим читателям, кроме прочего, по похождениям его потомка — Карабаса Барбаросса, который тоже всю жизнь притеснял итальянских разночинцев, скандалил, жилил и вредничал. Внешне они также были похожи, только Карабас - в исполнении артиста Этуша, а Фридрих просто, в своем собственном. Отцом Фридриха I был Фридрих II, но это никого не удивляло и не запутывало, кроме разве что учащихся шестых классов, а супруга первого называла его просто Фрицем, без номера. Супруга же второго — и вовсе Фрицами звала обоих.
Фридрих Барбаросса был мужчина деятельный и немец, поэтому у него на роду было написано ругать всех вокруг и пугать. Кроме того, он с детства любил строить планы, а всем известно, что если у немца есть план, то тут уж «встань трава, светлеют горы»: он и себе лоб расшибет, и окружающих не помилует. Устроившись у себя в Германии, Фридрих I спланировал взбодрить Римскую империю и отправился за Альпы, в Ломбардию. В особенности в город Милан. Для слабослышащих поваров уточняем, что он не планировал спланировать в Ломбардию с Альп, хотя бы это и выглядело очень эффектно. По правде говоря, это было бы для итальянцев уже настоящей бедой, но, на их счастье, он приехал обыкновенным образом, на лошадке.
Итальянцы в это время как раз удобряли поля, но нам более правдоподобной кажется версия, что они обделывали другие делишки и обратились к удобрению только после того, как увидели Фридриха во всем его императорском блеске. Скажем прямо: итальянцы ничего в императорской пышности не смыслили и в своей бессмысленности доходили даже до того, что совсем не ощущали себя обитающими под императорской державой. Думали, что это все так, итальянские народные шутки и потешки, а они — сами по себе. То есть император отдельно, а они — отдельно. Тогдашняя ломбардская жизнь напоминала ту суматоху, которую теперь можно наблюдать в Столовой №100: местные дворяне женились на купчихах, купчихи строили глазки приказчикам, приказчики обрызгивались духами и участвовали в выборах, а все вообще только день-деньской торговали, жарили, ссорились, жулили, мирились и брехали до совершенного косоглазия. Словом, это было самое настоящее буржуинское царство и мир чистогана со всеми его бонусами: печеньем, вареньем, избирательным правом и проч.
И тут вдруг из-за Альп показался император, да еще и с такой хипстерской бородищей:
— Ага! Чего делаете? Стоять! Что в кастрюле? Молчать! Куда потащил?
Интересно, что в Столовой №100, когда директор воротился из Америки, произошла примерно такая же сцена. По крайней мере, с тем же текстом. И у нас тоже многие не верили. Думали, директор — это такая мифология для поселения в душах кассиров и поваров червя нравственной добродетели. Про Америку, кстати, думали то же самое.
Когда Фридрих, приняв обиженную позу, стоял перед насмерть перепуганным миланским магистратом, какие-то немцы потребовали приветствовать императора. Магистрат сгрудился и потихоньку выдавил из себя трепещущего старца с медалью на шее, который сказал:
— Здрасьти, — и сделал книксен.
Это потом уже все сошлись на том, что книксен нужно бы делать как-то иначе и уж, во всяком случае, в исполнении старцев это выглядит глупо и напоминает аллегорию «Удобрение полей», но тогда это был первый случай употребления книксена, и все так оторопели, что только старались делать вид, будто в местной культуре это самое обыкновенное дело. Немцы, однако, обиделись, запретили ссориться, жулить, мириться и брехать. Потом привели всех миланцев к присяге и уехали в Рим удивлять тамошних жителей.
Миланцы так обрадовались, что немедленно подарили старичку, изобретшему книксен, вторую медаль и кинулись ссориться, жулить и брехать с еще большим против прежнего ожесточением, а когда немцы напомнили им про присягу, простодушно заявили: «Помилуйте, присягу мы приносили, тут и спорить не о чем. Дело это святое и, к тому же, богато обставленное, как мы любим. Но обещания исполнять эту ахинею мы не давали. Можете у кого хотите спросить» ( Сочиненiе профессора Оскара Iегера «Всемирная исторiя». Т. 2, кн. 3, гл. 2, стр. 311. С.-Петербургъ: Изданiе А.Ф.Маркса, 1904).
После этого Фридрих воротился, взял Милан в осаду и в понедельник 26 марта вошел в город, а жители подарили ему ключ и знамена городских кварталов — событие, которого так и не дождался богемный потомок Фридриха сеньор Карабас. Поначалу Барбаросса хотел разрушить все вокруг и засыпать место солью, но оказалось, что разрушение такого города сложностью мероприятий похоже на строительство нового, а император не был, в сущности, жестоким человеком, просто должность у него была такая. Поэтому ограничился тем, что разломал часть стен и запретил жить в некоторых особенно буйных кварталах.
Потом Барбаросса ссорился с римским патриархом и со своими же немцами, тайно короновался и убегал в чужом платье, помирал от лихорадки и охмурял французского короля, а в конце концов так всем надоел, что его чуть было не убили. Рукастый миланский пикинер выбил его из седла, после чего Фридрих долго еще жаловался на звон в ушах и болезновал задницей. Но эти события мы будем вспоминать в другой день, когда будет праздник у сторонников Веронского союза и свободы ссориться, мириться, торговать, жулить и брехать до совершенного косоглазия.
А сегодня в именинниках ходят поклонники Фридриха и любители имперских пышностей и верноподданнических слез. Особенно райтер, который нынче с особенным занудством мучит всех своей реституцией и вставляет яти повсюду, куда только может дотянуться, зараза.
Акция: суп гороховый 17 рублей, котлета рыбная 44 рубля и на гарнир рис 24 рубля за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
Потребление спиртных напитков сегодня увеличится, но никто не поймет, куда они делись. Вроде бы одна кассирша рассказала, что видела удаляющуюся искристую спину, а потом — хвать-похвать, где бутылка виски? Нет её. И только деньги без сдачи и присмотра лежат в тарелке. Да только кто же кассиршам поверит? Те, которые поверили, давным-давно уже имеют от них детей и каждый день принимают ужин из их лукавых рук. А мы не таковы. Сердце в нас черствело с той же скоростью, с какой возрастал купеческий индивидуализм, и теперь мы способны веровать кассиру, только если он пешком приходит из Иерусалима, попутно преодолевая речки без помощи мостов и паромов, а над головой имеет ясно видимые двенадцать нимбов, по числу колен израилевых.
Откуда-то послышится хрустальный смех, будто дружная компания стиснула вдруг бокалы, но никто не поймет и не ухватит соли. Тем же, кто хотя бы сделает вид, что ухватил, будет горше прочих. Пустота и бессмысленность так живо встанут пред ними, что утром они, чего доброго, без всякой причины не пойдут на службу и впоследствии обретут намыленную шею или станут заискивать перед околоточным терапевтом ради справки, а когда это не выгорит, то прививать себе чуму где-нибудь между средневековых развалин, отражаясь только в глазу одинокого и несносно скрипучего ворона.
Из ресторана выведут женщину с размазанной тушью, и ни одна душа не заметит в какую сторону она пошла, спотыкаясь на высоких каблуках, а какой-то грустный и улыбчивый господин угостит бездомного вином из красивой бутылки и присядет рядом, положив горючую голову на его пропитанное опасностью плечо.
— Маловато что-то хаоса в природе, брат, больно уж все красиво, — и пропадет, растает, растворится, оставив только шанелевый запах, который долго еще будет тревожить бездомного и его гостей.
Спросить же, кто это был и откуда ему теперь парижские сны, будет неловко. А тем, кто изловчится, он ответит уверенно, что это был святой аббат Пьер, и всем опять станет неловко.
Дифтерит Пистолетович и Левольверт Промильевич (оба с полосатыми жезлами) будут свирепо вглядываться в глаза соотечественников, принюхиваясь к их мультинациональному и при этом удивительно монокультурному дыханию, но ничего не обнаружат, беспокойно закрутятся на месте волчком и обиженно уйдут в свою будку, чтобы разорваться там от жалости к себе и писать более распространенные, чем обычно, и как всегда сумбурные рапорты: «Нечисто нынче. Данный день то есть является нечистым. Чуем каждым сердцем, что где-то празднуют, а выявить не умеем». И в этот момент, как на грех, хлопнет за углом одинокая хлопушка и закапает жидкий аплодисмент.
— В ружье, Дифтерит Пистолетыч, тревога!
— Никого! Что же это, Промилич? Ведь хлопал же какой-то паразит!
Но на асфальте — только горсть разноцветных конфетти и воздух обнимает все душистым флером.
— Сейчас чихну, кажется, — скажет Дифтерит Пистолетович.
— Давай вместе, — испуганно прошепчет Левольверт Промильевич.
Чихнут, взявшись за руки, и это обязательно им поможет, как помогало всегда и будет помогать впредь до скончания века.
Директору Столовой №100, на дверной табличке которого вместо «Директор» давно уже написано «Несмь якоже прочие человецы имярек», на золотом блюде внесут конверт с бутоньеркой внутри, надписью молоком «С праздничком» и подписью с прихотливыми закорючками. Но он не различит надписи и не узнает звания, заключенного в закорючках. «Унесите», — скажет.
— Унесите, — скажет, — райтеру. Пусть разъяснит, что это значит. А если не разъяснит…
— Ваш меч, его голова с плеч?
— Что? Дайте-ка подумать… Нет, просто зажмите ему тогда нос: он должен от этого проснуться.
— Да просто-напросто сегодня четырнадцатое мая, — зевая и прилаживая бутоньерку к отвороту халата, скажет райтер. — Праздникъ фрилансеровъ, что означаетъ «вольное копье».
Было время, когда фрилансеры сбивались в шумные разноцветные банды, наводящие ужас на самого дьявола, и поражали всех — от шотландских скал до московских лесов — бескрайними полями шляп, нескончаемыми петушьими перьями и такими выдающимися гульфиками, которые бросали в трепет и в конце концов окончательно погубили даже доблестного тирольца Георга фон Фрундсберга. Тогда они назывались ландскнехтами, ланцкнехтами, ланснайтами и так далее и продавали свои копья тем европейским директорам, которые имели деньги, потеснив с рынка знаменитых швейцарских фрилансеров. Теперь же, имея в виду общественный покой, фрилансеров постарались снабдить отдельными квартирами и интернетом, откуда они тихонько распространяют свои копейные службы. Лишившись цветных бантов, не узнают друг дружку в толпе. Пытаясь сплотиться хотя бы в праздник, посылают вокруг себя тайные знаки, но, так как знаки у каждого свои, распознать их не могут. Поэтому празднуют поодиночке и хотя иногда по-прежнему шумно, но уже без тогдашнего размаха с разрушением городов, пленением государей и разграблением аббатств.
Интересно, что как раз под конец райтерских разъяснений из-за угла вдруг послышалась хриплая песня «Wir haben gar keine Sorgen wohl um das römische Reich №100», потом оттуда же показался расшитый золотом и похожий на чудовищный горб гульфик, а за ним появилась бухгалтер Столовой №100 Айса Хроносовна Копейкина, сняла с головы запыленный бургиньот, достала из-за спины тяжелый эспадон и оперлась рукой на его гарду.
— С Днем фрилансера, хлопцы. Я документы привезла.
— Сиръ, зачѣмъ вы разрѣшаете вашимъ фрилансерамъ такъ вызывающе одѣваться? — повернулся райтер к директору. — Даже у нашихъ дворянъ изъ областной администрацiи нѣтъ такихъ гульфиковъ. У Василiя Ивановича и то меньше…
— Пускай, — беспечно махнул рукой директор, — у фрилансера в Столовой №100 век короток, пусть себе куражатся.
И акция сегодня, само собой, посвящается Дню фрилансера — человека, которого не поймешь, есть он или нет. Если сегодня вы увидите одиночку, купающегося в фонтане или пьющего вино с бродячими котами, то подойдите, поцелуйте его в плечо и поздравьте. Вы удивитесь, насколько фрилансер может быть рад доброму слову. Если же, сверх ожиданий, вы увидите больше троих празднующих, то бегите в горы: скорее всего, они зажгут город и заграбят аббатство. Акция: суп грибной 30 рублей и плов из курицы 52 рубля. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
P. S. По поводу поддержки нашими читателями «Лапшички», райтер произнес очень чувствительную речь, где в частности сказал:
— И какъ-же мы, грѣшныя люди, можемъ понять и почувствовать любовь? Только черезъ жертвенный поступокъ. Вотъ, райтеръ попросилъ только, а его друзья откликнулись и нажали кнопку перепоста, рискнувъ добрымъ именемъ и пожертвовавъ временемъ и хрупкой кнопкой. И въ тотъ самый мигъ между ними всталъ самъ Господь, имя которому Любовь и только Любовь.
— Может быть, — повернулся практичный директор к завхозу, — послать райтера попрошайничать, раз уж так хорошо получается?
А в Астрахани тем временем все застыло на месте и одновременно летит куда-то: то ли вверх, то ли в тартарары, мало-помалу преодолевая вечность. Медный таз вернулся на родину и гремит теперь без всякого соответствия с престидижитаторскими целесообразностями, а сам по себе, сами же престидижитаторы разминают пальцы и отекшие от инаугурации лица, готовясь удивлять народы еще большим проворством рук. Кремль, кажется, еще более укореняется в Заячий бугор, а колокольня Успенского собора продолжает крениться, и ее тень делается гуще ото дня в день. Коты переходят с крыши на крышу, а собачки, завидуя воле, еще прочнее влюбляются в свою блохастую будку и тревожно проверяют зарытую косточку. Улица Ленина по-прежнему остается улицей Ленина, и не было бы ей никакого оправдания ни в сем веке, ни в будущем, если бы в самой ее сердцевине в доме 18 не открылась «Лапшичка» — заведение, где лапшу используют по прямому назначению, без развешивания по ушам, а запросто приготовляя в глубоких сковородах и предлагая съесть при всем честном народе или унести в укромное место в стильной коробочке.
Мы, наверное, ни за что не стали бы хвалить конкурентов (они и сами хвалятся на каждом углу), но этих расхвалить нужно: там и правда вкусно и стильно, а против правды, вкуса и стиля нам идти не с руки. Мы как-то пару раз пробовали, но всегда получалось очень сомнительно, безвкусно, а стиль хотя и присутствовал, но такой, без которого всем только веселее.
Кроме того, эту «Лапшичку» открыли дети директора и райтера, и если вы любите детей, директоров и райтера (как его то вообще можно не любить, когда у него в корне есть слово «рай»? — недоумеваем), то должны полюбить и ее, то есть «Лапшичку» как она есть.
Интересно, что наголодавшийся в детстве, худой и нервный райтеров сын сразу же захотел быть директором, а толстый и красивый сын директора — райтером. И что же? Райтер мгновенно благословил своего:
— Будь! — сказал. — Директоръ живетъ вольно, ѣстъ только амброзiю и пьетъ импортные нектары.
Директор же сказал своему:
— Не будь. И вообще, тебе нектар, что ли, в голову ударил? — и еще такое слово присовокупил, которое можно употреблять только директорам и только самым бесстыжим.
Вот почему повсюду в нашем отечестве ходят под ручку друг с дружкой одни только директора, а райтеров так мало, что скоро их будут окольцовывать, мазать зеленкой и следить, чтобы куда-нибудь не влипли. И вот почему на лапшичкино директорство помазаны сразу двое, а райтер у них привозной, не очень новый и пахнет керосином.
Теперь всем, кто нас знает и любит, всем, кто нас знать не хочет, презирает и впервые видит, постящимся и не постящимся, богатым и бедным, воздержанным и нерадивым, астраханцам и проживающим где придется, мы советуем прежде всего идти в «Лапшичку», а уже после — шагать по делам, на службу, к волам и женам или приступать к досмотру астраханских примечательностей.
Впервые в жизни просим перепостить: помощь детям должна носить всеобщий характер. О них уже написали уважаемый «Арбуз» и любимая «Последняя щука»
P. S. А как проголодаетесь, тогда уж милости просим в Столовую №100, позакусить и вообще. С уважением, директор Столовой №100.
P. P. S. Намъ бы хотѣлось, чтобы дѣти наши стали престидижитаторами, но не приноситъ древо глупое плода умнаго. Просто такъ, райтеръ Столовой №100 всея Руси.
P. P. P. S. По контракту мы обязаны упомянуть название семь раз, поэтому «Лапшичка», «Лапшичка», «Лапшичка
Седьмого мая отверзаются небесные клети, и оттуда на астраханцев выскакивают комары. Кроме того, они прибывают рейсами из Турции, Персии и тому подобных мест, где всю зиму набираются сил и оттачивают свои дамасские носы. Мы знаем, что в других русских весях о комарах составлено не слишком лестное мнение, но в Астрахани, кажется, их просто обожают. Всегда приветливо размахивают руками и кричат: «Ох, батюшки, комары!» А в руках имеют веточки, как в Вербное воскресенье, и очень бывают, по видимости, рады. При советской власти комаров даже нарочно разводили в подвалах, а они верой и правдой служили, наверное, чем-то вроде опоры режима, иначе чем еще объяснить, что когда в подвалах засело честное купечество, комары не смогли понести такого соседства и частью подались по своим загородным имениям, частью же ушли в камыши, чтобы коллективно подстерегать там индивидуального предпринимателя, а в перерывах читать газету «Коммунист» и грезить.
Впрочем, мы не совсем понимаем, к чему вообще нужно грезить и мучить себя чтением, если весь социализм и так налицо, только развился уже до того, что вся груда ограбленного в семнадцатом году добра, которой раньше инстинктивно распоряжалось красное начальство, теперь поделена им и терпит почти сознательные распоряжения. И Ленин, по сообщениям мавзолейных жрецов, тоже уже перестал попахивать и рассыпаться, но со дня на день обещает замироточить или как-то еще иначе воссиять. И октябрь такой… такой… юный. И в секретной лаборатории первого канала, говорят, пророщен и выпущен на волю товарищ Клевитан и репетирует уже какую-то экстраординарную брехню. Слух же о том, что он зародился не в лаборатории, а явился плодом легкомысленного союза Полигимнии и моложавого чекиста, приходится признать недостоверным, потому что пущен он, несомненно, самим товарищем Клевитаном. А Василий Иванович уже прямо говорит, что лавочники нужны только для того, чтобы, с одной стороны, казенному и, таким образом, совершенно беспомощному человеку не погрязнуть в мусоре, а с другой —чтобы ему было за кем присматривать и укорять жаждой наживы.
— Наживы ведь жаждете?
— Это так, Василий Иванович, жаждем. Но только в том случае, когда нажива способна пролиться или другим способом уподобиться жидкости. В иных же случаях — алкаем.
— Ну, вот. Когда же в Сколкове изобретут известное количество роботов, то и такая надобность в лавочниках отпадет.
— И куда же ихъ тогда? — малодушно простонал райтер.
— Кого же «их»? Речь как раз об вас идет… Но-но, попрошу без обмороков в казенном заведении.
— И куда же нас? — прошептал директор, шевеля волосами.
— Да, собственно, туда же, только без наживы. Жажду, впрочем, разрешат оставить при себе, как я полагаю.
Мы, надо сказать, на лавочников не обиделись. Райтер, правда, потому что всю жизнь был уверен, что лавочник происходит от слова love, а директор — тот по чистой совести. Он сам к этому шел и теперь, подходя со скрещенными руками к святой Чаше, ясно произносит: «Лавочник Алексий». Но мы ведь еще помним те времена, когда прослыть «частной лавочкой» считалось позорным и опасным. Да, нам уже черт знает сколько лет. А также знаем и более исторические времена, когда в частную лавочку стремилось превратиться даже и то, что не имело на то никаких оснований, но все-таки превратилось. И вот, стало быть, опять лавочник зазвучал с позорными коннотациями. Не облегчает даже то, что из уст Василия Ивановича все звучит позорно, почему, кстати, мы всегда вздрагиваем, когда он поминает имя нашего маленького липового университета, а делает он это с тех пор, как стал его ректором и властелином, довольно часто.
Словом, нам непонятно к чему эти грезы и в то же время совершенно понятно, почему ничего не изменится, если из камышей выйдет неведомое начальство, запятнанное одним из оттенков красного, воссядет на груде ограбленного, объявит об окончании очередного раунда «Царя горы» и перераспределит все между собой или станет, как встарь, распоряжаться с опорой на большевистские внебрачные декреты, инстинкты и русский авось как дань национальному колориту. Понимание это подкрепляют и приключения тех советских людей, которые волею судеб населяют теперь юго-западные губернии русского государства и крушат истуканы лукичей, но при этом ведут свое происхождение из их же скудельных декретов, а слово «реституция» понимают только как повод уязвить жаждой наживы.
Астраханские комары тоже, кстати, считают все происходившее прошлым летом преданием седой старины, а происходившее сто лет назад — не происходившим вовсе. Таково свойство памяти гнуса. Откуда-нибудь из менее насыщенных насекомыми губерний комариное население может выглядеть сборищем опасных головорезов, блуждающих между трех сосен и объятых мороком, но в Астрахани их привыкли различать.
Деревенский комар называется товарищ Комаров, но родства предпочитает не помнить, хотя это именно его прямой предок Комар Комарович Длинный-Нос прославился междуусобием с Михаилом Потапычем Короткий-Хвост, что даже нашло отражение в народных преданиях. Имеет волосатый нос. Ходит вразвалочку, то ли потому что в молодые годы служил в военном флоте, то ли наоборот — потому что не служил. На людях утверждает, что всякое предложение, состоящее более чем из трех слов, считает «философией», но на самом деле считает «философией» и всякое слово, состоящее более чем из трех букв. К кровопролитию относится спокойно, полагая его обычным делом, и, завидев теплокровного, летит прямо, садясь куда глаза глядят. Без суеты, но и без раздумий обнажает жало и вонзает его куда придется. В собственную смерть не верует, но не потому, что не способен (на самом деле, он преисполнен всяческих суеверий), а потому что эта концепция даже в простом изложении содержит более трех слов. Вообще, он во всем так прям и честен, что даже когда врет, а врет он через слово, делает это с той же открытостью и прямотой. Будучи прихлопнут, вытягивается во весь рост и скрещивает лапы на груди. Те, которые видели этого маститого покойника, все как один хотели сжечь его на погребальном костре в согласии с каждой буквой законов этого жанра: о, я вижу отца моего, о, я вижу матерь мою и так далее. По вечерам выпивает в компании участковых. На свадьбах ходит в вывороченной шубе, привязывает промеж ног огурец и вообще слывет острословом.
Городской комар не имеет ни отчества, ни фамилии и называется просто Эдик. Никакой вообще родословной похвалиться не может, а страдание по этому поводу проявляет тем, что брехливо возводит свое происхождение к графу Дракуле. Неврастеник: прежде чем подлететь к жертве, делает удивительно хитрые пируэты, загибает мертвые петли и так резко меняет направления, что иногда вовсе теряется из виду, вызывая у малодушных трепет, но часто и правда теряется. Садится только в труднодоступных местах и уверяет, что будет не больно. Кусает, отлетает, снова кусает, уверяет, сочувствует и канителит до того, что все, кому удавалось его прихлопнуть, говорят, что испытали от этого недолгое, но очень острое наслаждение. На свадьбах довольно быстро очаровывает свидетельницу, но еще быстрее напивается, так что, когда товарищ Комаров начинает свои пантомимы с огурцом, уже спит в салате. За двусмысленные комплименты невесте бывает бит. Верит, что хороший комар после смерти оказывается в станции переливания крови, а плохой — в станции переливания из пустого в порожнее. Себя мнит хорошим, но при этом до смерти боится помереть. Общества участковых гнушается, в общество же престидижитаторов более высокого градуса не вхож, а поэтому склонен считать себя звездным мальчиком и впадать в меланхолию. В молодости плакал на концертах «Ласкового мая», теперь же только спьяну.
Впрочем, теперь, с умалением партикулярного общества и возрастанием массового, все так перемешалось, что прилагательные «деревенский» и «городской» стали очень условными и почти не несут первоначального смысла.
А акция сегодня посвящается двести шестьдесят третьей годовщине открытия Московского университета. В тысяча семьсот пятьдесят пятом году он был совсем один, за последующие полтора века появилось не больше дюжины, а теперь любо-дорого — в каждом городе по два, а то и по четыре. И в каждом — свой ректор, ученый совет да любовь, профессоры, доценты, студенты, Татьянин день, шутки и потешки, публикации и вонючие пробирки, проректоры по хозяйственной части и проректоры по части бесхозяйственности, душевное пьянство и домашний гангстеризм. Все это, без сомнения, свидетельствует о том, что советский человек если и не стал умнее российскаго подданного, то во всяком случае сделался легче на подъем, бесшабашнее и веселее, с чем мы сегодня всех и поздравляем.
Акция: рассольник 17 рублей и паста мясная 59 рублей. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
Ленивый райтер сегодня отличается от райтера буднего дня тем, что лежит безукоризненно, как потрошеный египетский царь с рубинами вместо глаз. В другие дни он делает это, по видимости, с сознанием своего несовершенства, ворочаясь с боку на бок и периодически отрывая голову от подушки, чтобы показаться небесполезным, а может быть, если удастся, то и активным. Мы-то поначалу думали, что он ленится из любви ко всякого рода лежаниям и почиваниям, но после, по некоторым косвенным уликам, установили, что он делает это для облегчения разнообразного технического прогресса.
— Все просто! — объяснял нам завхоз. — Если бы все на свете были трудолюбивы, то и теперь таскали бы на плечах всякую пакость, вместо того чтобы возить ее в разные стороны при помощи тележки, разбивали бы носы, гоняясь за дикой беговой курицей и впадали бы в тесные объятья медведя, шатаясь по лесу с лукошком для ягодного промысла, потому что не нашлось бы того счастливого лодыря, который, разлегшись под деревом, придумал бы колесо, курятник и свисток, пугающий медведя. А если бы лодырь сыскался всего один, то его уж непременно погнали бы в лес, вручив лукошко, потому что Бог не дал трудоголикам сердца, но зато наделил целым ворохом лукошек. Следовательно, каждое благоустроенное общество должно иметь некоторый постоянный процент освобожденных лентяев, лежащих там и сям. А иначе — каюк.
— Я это еще при совѣтской власти имъ указывалъ, — подал голос райтер, — дождетесь, говорилъ, будутъ у васъ въ приемныхъ одни только толстые медвѣди разгуливать и лодырей изъ клыковъ выковыривать, да меня не слушали, а я, со своей стороны, потомъ даже удивлялся: мнѣ-то, молъ, это зачѣмъ, пусть хоть на головѣ стоятъ.
— Неужели правда? — удивился завхоз. — Неужели указывал?
— Да он все время что-то говорит, — отмахнулся директор. — Умом не постичь, сколько я от него за пятьдесят лет слов наслушался. Отчего ж, однако, он до сих пор ничего не выдумал? Вот подшипник, на котором вертится вся Столовая №100, в последнее время ломается и переламывается, а он все лежит и только горы табаку и фантиков вокруг себя насыпает.
— Это от того, — горячо заговорил завхоз, — что время еще не пришло! Вот как придет, то все мы удивимся той истинно обезьяньей прыти, которую этот кажущийся довольно томным райтер, обнаружит.
— Глупости, — испугался райтер, так что даже почти сел на своем матрасике, — вы не понимаете разницы и банально смѣшиваете божiй даръ съ яичницей. Лѣнтяй (миръ ему) выдумываетъ только колесо и замираетъ, подшипникъ же — плодъ алчности трудофила (чтобъ ему).
— Впрочемъ, и во время изобрѣтенiя колеса, — строго посмотрел он на завхоза, — отнюдь никакой такой прыти не выказываетъ, а удобно сидитъ, черкая по песку палочкой. Запомните это и передайте своимъ друзьямъ.
Но впоследствии выяснилось, что облегчение прогресса было только ширмой, которая должна была развлекать поверхностный ум, а на самом деле выходило, что райтер чуть ли не держит в своих руках все нити, связующие мироздание, пряча их концы где-то у себя под поясницей. Это выяснилось, когда директор, поняв, что никакой починки подшипника ожидать не приходится, захотел погнать райтера в дальнюю столовскую колонию, чтобы пересчитать пирожки и вообще явить тамошним подданным отблеск директорской славы. Тут все и открылось. Райтер прямо сказал, что если это допустить, то небо запросто шмякнется на землю и даст по башке в первую очередь всем тем, чей рост превышает метр восемьдесят, стараясь таким образом запугать, если возможно, и рослого директора, а когда директор не испугался, то сказал:
— Вотъ вамъ исторiя за номеромъ одинъ или, если она окажется убѣдительной, а вы понятливыми, то безъ номера.
«Однажды райтер, заинтересовавшись современными проблемами всеобщего высшего образования, отправился к своему другу Василию Ивановичу в самое образовательное пекло. Слово за слово, зашла речь про старые времена, и райтер сначала несмело, а потом все наглее и нахрапистей стал произносить слово «реституция». Дошел до того даже, что разъяснил Василию Ивановичу его значение:
— Да не твое, ушастая голова, значенiе, а реституцiи!
— А!
— Вот слушаю я тебя, — сказал после всех разъяснений Василий Иванович, — и в толк не возьму: при чем тут вообще вся эта древность? Или ты про исторический процесс никогда не слыхал?
— А при томъ, что прошлыя событiя какъ минимумъ равноправны съ нынѣшними и грядущими, а скорѣе всего перевѣшиваютъ, какъ въ иконной обратной перспективѣ.
— Мне сейчас даже кажется, — задумчиво сказал Василий Иванович, — что ты прогуливал диамат, а может, чего доброго, и лекции по истории партии.
— Не помню. Впрочемъ, посмотрю въ дневникѣ. (Ага: «Азъ, въ то же самое время, будучи увѣнчанъ ромашками, спалъ на лонѣ второкурсницы съ естественно-географическаго факультета и географiя ея была преестественна. До того, что сердце мое стало большимъ и мокрымъ, и взошелъ на него помыселъ: гдѣ-то теперь мои добрые товарищи? Неужели ругаются дiаматомъ или, чего добраго, слушаютъ исторiи партiи въ исполненiи Тамары фонъ Шариковой»). Однимъ словомъ, не помню. Конец»
— Ну и что? — пожал плечами директор. — Вот ты, кстати, и есть продукт всеобщего образования: письму тебя научили, а про что писать — рассказать позабыли.
— Хорошо же. Вотъ вамъ другая исторiя, за номеромъ два.
«Однажды райтер путешествовал по реймской области, находясь в свите местного архиепископа. Обязанностью его, кроме прочего, было нести на своих плечах архиепископский щит с красным крестом на голубом поле золотых королевских лилий и латные перчатки, но он, понятное дело, погрузил всю эту благодать на тележку, сам устроился там же, натаскав себе под бока целые снопы разнотравного сена, и предоставил тянуть ее более энергичным товарищам. В свите архиепископа находился, в частности, молодой дворянин, хотя родом и англичанин, но при этом такой ревностный католик, что и сам архиепископ при нем чувствовал себе не вполне уверенно. Как-то утром молодой англичанин увидел прекрасную крестьянку, которая шла виноградником, с лукошком в руках. Райтер сразу смекнул, что добра тут ждать нечего и сейчас неминуемо начнется какая-нибудь дурацкая возня, а англичанин был не слишком смекалистый и поэтому немедленно направил коня в ее сторону. Поговорив с крестьянкой и убедившись, что ответы ее благоразумны, а дыхание свежо, он предложил ей уединиться с ним в ближайших кустах, галантно пообещав оставить коня снаружи. Она же, несмотря на учтивость англичанина и собственную свежесть, сказала, что не может этого сделать, так как боится греха и вообще. И тут проницательный дворянин совершенно ясно понял, что перед ним несомненная и опасная еретичка. Однако, будучи человеком добросердечным, он некоторое время увещевал ее, а когда выбился из сил, то воззвал к архиепископу, чтобы сей тучный старец имел возможность преподать заблудшей овце христианство фактически из первых рук. Архиепископ, несмотря на свою многонедужность, некоторое время смело вразумлял девицу, но видя ее нераскаянность и превратное понимание Евангелия, велел наконец соорудить походный костер и сжечь еретичку вместе с лукошком. Поручено это было райтеру, который как нарочно попался на глаза.
— Ну, что? — сказала девица, когда архиепископ со свитой уехали, а она осталась один на один с райтером. — Пойти, что ли, по дрова?
— ?
— Я говорю, по дрова, что ли, пойти? Или ваша милость сами?
— Ты, женщина, — сказал райтер, — дѣйствительно совсѣмъ ужъ погрязла до того, что, кажется, ума лишилась. Тебѣ-то нужды нѣтъ, а мнѣ еще вѣсь этотъ бродячiй циркъ догонять. Быстро сжигаемъ лукошко — и чеши отсюда восвояси.
И она ушла, к вечеру добралась до дома, потом вышла за какого-то деревенского дурня и всю жизнь распускала свои еретические яды, а старый добряк реймский архиепископ все в толк не мог взять, откуда в его епархии столько превратного понимания. Райтера подозревать было неудобно: он принес обугленное лукошко и живо описал, как разверзлась земная твердь и поглотила костер, оставив только серный дух, который вскоре и развеялся. Конец».
— Ну это уже вообще вранье. — надулся директор. — Еще истории есть?
— Секундочку, — ответил райтер и продолжил дозволенные речи. — Исторiя за номером три. Про то, какъ Минамото потопили всѣхъ Тайра напротивъ Хонсю, а потомъ боялись тамъ плавать, опасаясь, что Тайра будутъ хватать ихъ изъ-подъ воды (говорятъ, они и правда собирались). И только райтеръ, случайно проспавшiй сраженiе, смѣло плавалъ тамъ въ плетеной лодочкѣ, сочинялъ коротенькiе стишки и наблюдалъ за летучими рыбами.
— Тоже брехня, — зевнул директор.
— Ну ужъ это даже обидно. Всѣмъ, кажется, извѣстная исторiя. Хорошо, тогда исторiя за номеромъ четыре. Съ подзаголовкомъ «Правдивая».
«Человеческая история часто содержала в себе такие подробности, которые делали ее иногда совершенно нечеловеческой. Все это, конечно, всегда происходило от трудолюбия и неуспокоенности. И только в Столовой №100 никогда не возникало идеи обратить персонал и посетителей в какую-нибудь веру или вторгнуться в сопредельную столовку и покрыть себя славой. Наоборот, все только и занимались тем, что жарили, парили, мыли и жевали, в зависимости от жизненных приоритетов и финансовых возможностей. Это и сделало Столовую №100 оазисом стабильности и нехитрого благополучия, что и обратило на нее взгляды мировой общественности. А ведь райтер будто знал, что просвещенная публика пожелает заглянуть, и лежал там уже задолго до того. И как публика все-таки заглянула, то был во всеоружии и даже покрыт сверху благородной пылью. Говорят, что прямо перед тем, как публичному глазу глянуть, у него там таймер сработал или, во всяком случае, что-то такое скрипнуло и задребезжало. И тут как раз публика со своим глазом, чтобы, дескать, разузнать, что там происходит и происходит ли что-нибудь. Ожидали, разумеется, каких-нибудь кровавых событий или, на худой конец, духовных высот, а когда узнали, что ничегошеньки не происходит и весь тарарам родится только из недр медного таза, то вздохнули облегченно и хором сказали: «И пусть, пусть хотя бы этот лежит как бесстыдный языческий бог, пылится и благословляет каждую душу, желающую устроиться таким же образом». Аминь, мы должны повторять сие каждый день прежде всех дел, тем более что сегодня это не только нужно, но и можно: сегодня весна, а впереди два выходных и лето. Конец».
— В столовой за номером сто, между тем, рабочий день, — сказал директор. — Ладно уж, акцию подавайте. И протрите все-таки райтера и вокруг.
И все сразу заерзали, заскрипели, закипели и зажарили.
— Черти бы драли этого райтера, — сказала Курятина, — чуть ведь было не залегла…
— Акция! — возгласил завхоз в форме герольда Столовой №100 и поклонился на все четыре стороны, — суп-лапша куриный 17 рублей, биточки из индейки 36 рублей, а на гарнир гречка за 24 рубля порция. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566.
P. S. По требованию г-жи Говядиной вынуждены опубликовать опровержение. Последнюю фразу произнесла не Курятина, а она, то есть г-жа Говядина. Ей-богу, мы думали, это одно и то же лицо, получающее двойное жалование и умеющее мгновенно переноситься в пространстве. Стало быть, их и правда две. Чудны дела твои, Господи. Интересно, что они еще умеют?
В день английского языка директор пожелал, чтобы все вокруг было по-английски: чтобы пудинг и девочки в национальных костюмах, лекция и состязания лучников, а потом — горькие напитки, парк, поединок льва с единорогом и чтобы из каждой шахты пронзенных столовских недр неслась английская речь.
— Пусть несется, ничего. Не всякiй же день выслушивать совѣтскiя любезности, иной разъ можно и такъ.
Все, однако, с первых же шагов пошло не «такъ». Прежде всего сразу и во весь рост встала проблема национальных костюмов. Оказалось, что англичане давным-давно благословили своих христьян по колониям, а те увезли с собой и национальные костюмы, оставив на родине только груды смокингов, которые им взять не разрешили. Таким образом, все национальное облачение свелось почти к одному только смокингу.
Девочки же, за которых отвечал завхоз, хотя и были согласны принарядиться, но требовали за это одолжение дополнительную плату и ругались при этом такими скверными словами, что перепуганный директор тут же кинулся в общество «Жолдастык», пал там ниц и выпросил к понедельнику группу девочек с астрами, пусть и не в английских, но все же, несомненно, национальных костюмах. Тех же, за которых отвечал завхоз, велел вывести через заднюю дверь и сжечь после все, к чему они прикасались. Правда, забыл предупредить, чтобы не сжигали с ног до головы залапанного завхоза, и поэтому очень торопился вернуться, воображая уже, как повара зажигают его, чиркая спичками, а тот орет благим матом, распугивая клиентов и заставляя атеистов сомневаться в избранной вере. Странно, человеку черт знает сколько лет, приобрел уже дальнозоркость, что поставляет его в шаге от прозорливости, а все считает, что его повеления исполняются молниеносно и без укоризны. Конечно же, поджечь завхоза еще не успели и даже, как кажется, пока не помышляли, а он, как и в первый свой рабочий день в Столовой №100, имел только одну прожженную дыру на рубашке в том месте, где грудь смыкается с животом, образуя жизнерадостную запятую янь. Или инь. Мы в китайских делах чувствуем себя не слишком вольно. Сам он, впрочем, говорит, что янь, потому что в жаркие моменты перемирий с женой, они представляют уже полный символ единства и вечного скандала темного и светлого начал, где сам завхоз — начало, разумеется, светлое и даже способное по временам затмевать сияние дня. Но, в любом случае, мы были рады, что завхоз не загорелся, потому что без его рыжих усов какой же может быть праздник?
Для прочтения лекции о вреде и пользе английского языка из ближайшего университета (три остановки на троллейбусе) выписали специально обученного преподавателя. Он сначала ругался, но директор сделал звонок Василию Иванычу, и преподаватель сник, выслал нам бодрого ассистента, а сам заболел или, во всяком случае, прислал справку, что у него отнялась голова и он станет теперь лежать дома, на попечении родственников, которые уже обложили его грелками, покуда голова не дастся ему снова.
Ассистент пришел к нам с рыбным обозом и признаками обморожения.
— Вот тебе и на, — удивился директор, — в апреле замерз. И эти лапти…
— Что это за дохлятину намъ прислали? — сказал райтер и ткнул ассистента стеком в бок, на что тот открыл один глаз и повращал им из стороны в сторону.
— Эй, старина, имѣете что-либо сказать изъ англiйскаго языка?
— Whiskey, — пискнул ассистент.
— Гм, не густо, — сказал директор, — ну-ка, ткни-ка его еще разок.
— Что же вы делаете, — всплеснул руками завхоз, — человек пить просит, черт знает сколько остановок в рефрижераторе между судаками ехал, а вы его стеком!
— Положимъ, три остановки, это не чортъ знаетъ сколько, а ровно три, — говорил райтер, пока завхоз отпаивал ассистента из фляжки, внутри которой всегда плескалось что-то возмутительно вонючее. — Посмотри-ка лучше, нѣтъ ли у него справки, что онъ англiйскiй языкъ знаетъ?
В это самое время ассистент снял со своей головы шапку и факирским движением достал из нее справку с личной печатью Василия Ивановича.
— Что это? Ну, такъ я и думалъ: выдана данному ассистенту, что онъ дѣйствительно и такъ далѣе. Плакала наша лекцiя.
В конце концов доклад про английский язык поручили прочесть райтеру. Он был очень доволен. Нам даже закралась мысль, а не нарочно ли он интриговал против ассистента, но потом мы взглянули на сего последнего: все эти лапти, судачье рыло, глядящее из-за пазухи, и судачьи глаза, глядящие из-под бровей… и отлегло. Нет, думаем, чего тут интриговать, если он сам против себя свидетельствует и справку в шапке хранит?
Состязание лучников тоже вышло так себе. Они не столько состязались, сколько канючили, что, мол, и без того каждый день этот лук ворочают и хотели бы хотя в светлый праздник сидеть спокойненько и пахнуть любым другим растением.
Горькие напитки —тут спору нет — удались, но когда, спрашивается, они тут не удавались? Настолько удались, что даже лев с единорогом совершенно пренебрегли поединком, но сидели на скамейке в парке и болтали ногами:
— God bless you, Лев Валерьяныч.
— Mercy, мой друг, простыл я, что ли? Не пойму…
А под самый вечер в Столовую №100 ввалились пьяные учительницы английского языка. И если бы не нашлось между ними ни одной симпатичной, то мы бы решили, что это не праздник, а день скорби, но симпатичная нашлась и не одна. Райтер даже сказал, что всерьез подумывает отобрать пальму первенства у белорусских женщин и отдать ее учительницам.
— Ты что?— недослышал директор. — Нельзя пальму у белорусов отнимать. Скандал будет.
— Хорошо, — сразу согласился райтер, — тогда передать ее бѣлорусскимъ учительницамъ английскаго языка.
— Это можно. Это скандал не международный, а межведомственный, это можно.
— Горькие напитки! – провозгласил расчувствовавшийся завхоз. — Я же говорил, что они любой позор могут искупить.
Но тут же, как на грех и как бы пререкаясь с самим собой, выпустил наружу внутреннюю каракатицу и был отослан домой с выговором.
Пудинг тоже, хотя и здорово похож на борщ, вышел неплох. Собственно, он во всем так напоминает борщ, что с пудингом его роднит только название, которое тоже переправили, чтобы никого не путать.
А акция сегодня приурочена к христианскому международному женскому дню — началу недели жен-мироносиц. Поздравляем, прежде всего, сестринскую братию, пострадавшую во время Поста, а потом и всех женщин вообще, сколько бы их не было на свете.
Акция: борщ 20 рублей и жаркое из курицы 47 рублей. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7 и ул. Кирова, д. 40/1, +79171916982, координаты GPS: N46.343317, E48.037566
P. S. После написанного размещаем конспект отрывка райтерского доклада. А может быть, что и отрывок конспекта, мы запутались.
«Когда-то никакого английского языка не было, и учительницы сидели без работы, перебиваясь с хлеба на квас. Процветали в те времена учительницы латыни: ходили повсюду, выстроившись в каре, и ломили цены. А учительницы английского, изнывая от безделья, поклонялись Сырой Земле и подначивали своих мужей, которые и без того, надо сказать, всех вокруг уже замучили. Люди эти назывались англами и саксами, говорили по-немецки, безуспешно учили латынь и от этого были ужасно нервные (это и теперь можно наблюдать на тех факультетах, где изучаются древние языки — нет более опасных забияк, чем филологи-классики). Чуть что — хватались за ножи и дубинки. Заглядывая вперед, можно сказать, что если бы тогда уже был придуман револьвер, то никакого английского языка не было бы, и был бы сегодня не праздник, а повседневная каторга. Но дрались англы и саксы всем, что попадалось под руку, и делали это с соседями, друзьями, врагами, зверями, псоглавцами, фавнами, кентаврами, прочей экзотической фауной и между собой, пока наконец их всерьез не попросили из Германии.
— Да куда же мы пойдем? — разводили руками англы.
— Да, куда? — вторили им саксы.
— А хоть на кудыкину гору, — отвечали прочие германцы, — у нас уже все болит с вами спорить.
Это теперь можно сесть в поезд в Ютландии и через несколько часов прибыть куда угодно, согласно купленному билету, а тогда даже непонятно было: правильно ты идешь или заблудился, потому что никто понятия не имел куда нужно идти, чтобы было правильно, и все просто шарахались из стороны в сторону, увлекая за собой детей, коз, безработных учительниц и повозки с драгоценной рухлядью. На пути им попадались такие же бродячие мазурики или мазурики более оседлые, и затевалась драка. Револьверов, напомним, еще в помине не было, и все общество колотило друг дружку железными и деревянными палками, стараясь попасть по сусалам. Неудивительно, что постепенно англы и саксы окончательно приобрели вид ветеранов контактных видов спорта, только в сто раз ужаснее и без стоматологических уловок. То есть это были мрачные беззубые морды, покрытые шрамами разной свежести и всегда свежими фонарями.
И вот тут-то и начал мало-помалу родиться английский язык. Вообразите себе, что у вас нет передних зубов, нос сломан пополам и вообще на всем лице ни единого живого места, а вам нужно сказать что-нибудь простенькое, например «mutter». Вы начинаете шипеть, язык при этом постоянно вываливается в дыру, лицо горит, все вокруг подают идиотские советы, и наконец вы выдавливаете «mother», пробуете еще — опять «mother», потом даете оплеуху ближайшему советчику, получаете ее назад и как-то постепенно понимаете, что «mother», в сущности, нормальное слово. Потом пробуете сказать «du», а выходит «you». И так далее, пока не начинаете говорить как получится, уповая на понятливость собеседника и оплеухи. Теперь-то, в век стоматологических триумфов, это называется межзубным звуком, но тогда люди были проще и называли его беззубным, если, конечно, им удавалось это выговорить».
Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] 19 [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ 43 ]