Наш райтер куда-то пропал. Поначалу мы и внимания не обратили, потому что когда он пропадает, то ничего ровным счетом не меняется. Воды в котлах кипят, повара рассекают плоти, завхоз не вяжет лыка, администратор латает дыры путем создания новых и поистине уже марианских, а медный таз гулко пророчит закат Европы и предвидит негритюд с человеческим лицом, так что мы боимся и предположить, что он имеет в виду. Мы даже грешным делом радовались, что райтер не шлендает по столовой, не делает дурацких вопросов и не бунтует посудниц. Но потом, когда не получили понедельничной записки, пошли искать и обнаружили, что пропал. На столе лежали только какие-то странные послания без указания адреса, противоречащие здравому смыслу и друг другу. В одной, например, значилось: «Ушелъ разсматривать верблюдовъ», а в другой, в это же самое время, говорилось: «Верблюдовъ не существуетъ», в третьей же утверждалось, что верблюд ужасен видом и вместо того, чтобы быть вожделенным, таковым не является, о чем есть подробный отчет в энциклопедии.
Тогда мы вторглись в его стол, нашли несколько промокашек с каким-то старьем и решились опубликовать хоть одну, чтобы сохранить понедельничное лицо. Размещаем текст в авторской орфографии, но уже не из педагогических соображений, а потому что мальчишка Матфей отказался перелагать его, сказав, что, во-первых, в советской письменности недостаточно букв, чтобы выразить весь трагизм, а во-вторых, что он, Матфей, несмотря на нелинейность течения времени в Столовой №100, является все-таки мальчиком и поэтому ведаться с возмутительным содержанием промокашки не намерен. Завхоз, впрочем, считает, что Матфейка не столько целомудрен, сколько ленив, но текст от этого не освобождается от русских букв.
«Сидимъ мы какъ-то съ прiятелемъ, коктейлями черезъ трубочки насасываемся и болтаемъ о томъ и о семъ. Ночь, августъ, какiе-то жуки стрекочутъ. Я разсказалъ, что году въ восемьдесятъ восьмомъ угодилъ въ одну компанiю, гдѣ черезъ слово поминали то Ницше, то Сартра, гнѣвя Бога и находя въ этомъ удовольствiе. Почему-то эта тоска зеленая была тогда въ модѣ. А попалъ я туда вслѣдъ за барышней, которая мнѣ тогда была совершенно необходима. И вотъ начали они тамъ на бобахъ разводить про экзистенцiализмъ, про Камю, и что Платоновъ не простъ, а у Ницше вмѣсто души была гуталиновая клякса. Я тоже вродѣ бы храбрился сначала: а у насъ въ бригадѣ, молъ, тоже въ этомъ родѣ штука была. Но чувствую, что къ дѣлу это не идетъ. А барышня была такая, что все что ни было у нея женскаго, все было въ постоянномъ движенiи: то вздымалось, то опадало, то какъ-то удивительно колыхалось, да и вообще ходило ходуномъ. А мнѣ было восемнадцать лѣтъ и отъ любознательности я просто мѣста себѣ не находилъ. Натурально, купилъ Ницше "Такъ говорилъ Заратустра", еще Сартра и Камю на всякий случай, и принялся читать.
- И че?
- Ниче. Оказалось, что они эту тошноту вообще не читали. Такъ просто, трепались и вино пили.
- Нѣтъ, я говорю, дала?
- Да тутъ не въ этомъ-то дѣло. Но я въ основномъ о жертвенности что ли, о любви. Объ томъ, на что способенъ молодой организмъ ради удовлетворенiя любопытства.
- А у насъ въ восемьдесятъ восьмомъ, въ такихъ случаяхъ было принято шарикъ отъ подшипника себѣ въ крайнюю плоть вшивать. Неизвѣстно еще, что хуже.
Жуки стрекочутъ и мы такiе коктейли пьемъ»
Если кому-нибудь из наших читателей доведется встретить на своем пути райтера, пусть они велят ему вернуться. Промокашек у него в столе мало и все двусмысленного содержания.
А акцию мы сегодня посвящаем прокрустовым детям, потому что сегодня празднуется день стандартов. Акция: харчо 48 рублей, люля-кебаб 47 рублей и капуста тушеная 28 рублей. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Те, которые не знакомы с архитектурой и архитекторами, считают, что архитектурный день следует праздновать непременно на стройке, с прорабами и цветными пластмассовыми стаканами, с сидящими верхом на сабанах бездарными художниками, со штукатурщицами, содержащими в себе, кроме собственного мнения о соборе святого Петра и алебастре, еще и обширные задницы, сшитые из тяжкой ваты, с растерянными бетонщиками, всегда обольщаемыми и не могущими обольстить, с загадочными стропальщиками, гордыми ведением тайн стропальной премудрости, и прекрасным, но недоступным крановщиком, который, как кажется, владычествует в воздушном царстве, ведь будучи испытан духами злобы поднебесной, умеет устоять, однако же предлагает в ответ такие соблазны, что бесы падают один за другим, хотя и были непосредственно перед этим уверены, что ниже уже некуда, в чем их в один голос убеждали и сумели-таки убедить ученые богословы.
Те, кто не имеет в друзьях архитекторов, но знают, что такое архитектура, те, конечно же, убеждены, что праздновать надлежит посреди архитектурных ансамблей, лучше всего в Барселоне, среди руин полоумного Гауди, с плененным струнным квартетом, с виноградным вином, заедаемым какой-нибудь слякотью из ракушек, имея на плечах клетчатый плед и смертельные стилеты за алыми кушаками черноглазых служанок.
А которые при слове «архитектура» хватаются за пистолет, но имеют знакомых архитекторов, полагают, что как бы то ни было, а пить все-таки во всяком случае надлежит много.Те же, кто как мы, повидал всякой архитектуры и знаком с архитекторами, до того утомлены, что решительно заявляют о возможности праздновать этот день как угодно, даже хотя бы и стоя на голове.
Тем более, что архитекторы встречаются в самых неожиданных местах. Однажды мы видели архитектора в бане. Сначала мы даже не решились предположить, что это может быть архитектор, до того он был обыденный и даже элементарный. То есть стоял неподалеку от шайки с водой и натирал свой живот кусачим мочалом. На голове у него громоздилась белая пена, делая его похожим на щеголя суматошных екатерининских времен, а на плечах лежали волосатые эполеты. Периодически он дул себе на нос и фыркал радужным брызгом, распугивая ближайших соседей и излучая удивительную жизненную энергию. А потом мы, то ли поразмыслив, то ли безо всякой мысли, предположили.
— А что, въ самомъ дѣлѣ, — сказал райтер, сидя на лавке и болтая в воздухе ногами, — почему бы ему и не быть архитекторомъ? Чистоплотность и жизнерадостность это же самое подтверждаютъ.
Впоследствии оказалось, правда, что он был не столько архитектором, сколько кем-то другим, кажется, что даже анархистом или архиепископом какой-то маргинальной церкви (потому что архиепископы РПЦ под Лениным себя чистят, во всяком случае, в бане их никто не видел), а райтер ошибся, однако ошибку свою признавать отказался. Но все-таки это никак не отменяет того факта, что архитекторы встречаются на каждом шагу.
Или вот, например, было дело, что мы сохли в очереди к магазинной кассе. Позади нас тихонько сопела какая-то голенастая дамочка в шапке на голую голову, а еще чуть подальше, в самом конце, менее голенастая женщина с огромной потребительской корзиной, искусно скрывающая недостаток голенастости прочими достоинствами. Все было так томно, что мы чувствовали, как стекло над нашими головами превращается в глагол. И в следующее мгновенье на сцену выступила заспанная кассирша, включила лампочку и сказала, что можно проходить ко второй кассе. Очередь дрогнула, но быстрее всех оказалась многосемейная женщина с непомерной корзиной. Она откинула голову назад и сильными скачками понеслась к кассе, у всех на глазах реализуя евангельские слова «И последние станут первыми». Но та самая дамочка, которая стояла сразу за нами, не напрасно имела такие развитые голени. Она на миг замерла прицеливаясь, метнула в ноги бегущей соперницы гибкий батон, и не успела голова той, совершенно запутавшейся в батоновых тенетах, стукнуться о бледные магазинные плиты, как уже перепрыгивала через ее лишенное оказавшейся столь необходимой голенастости тело, издавая свирепые победные крики. Это было так преисполнено первобытной романтики, что нам захотелось немедленно схватить коробку сока, добить поверженную и потом, не знаем даже, скакать по магазину в сделанном из ее зубов ожерелье или сожрать батон, растерзав его ногтями, а потом все равно скакать. Но мы, как всегда, замечтались и ничего подобного не сделали. И правильно, надо сказать. Потому что потом все сочувствовали павшей, а она еще и жаловалась, что является инвалидом детства.
— Врожденный целлюлит, — всхлипывала она, а все вокруг ее жалели.
В общем, мы подумали, что если бы в это время всеобщей жалости мы бы скакали в ожерелье из инвалидных зубов, нас никто решительно не похвалил бы. После того, как вся суматоха улеглась, мы выспросили, не было ли среди участников архитекторов, и выяснили, что ни одного не было, но нам так понравилась, что ли, архитектура этого события, что умолчать мы не смогли.
Или, скажем, как-то раз в Столовую №100 приходил человек, который ненавидел архитекторов и священников. Священников он называл грабителями, а архитекторов и того хуже. Из разговора выяснилось, что он имел на это полное право. Одним ненастным декабрьским вечером он взял с собой свою жену и отправился гулять по городским окраинам. Жена была женщиной благоразумной и предупреждала, что вся эта затея может плохо кончиться.
— Ничего, погуляем на воле. А то в ентим городе толкотня одна и библиотекари снуют, проклятые мошенники, — отвечал он, потому что то время еще было временем относительной любви и ненавидел он только одних библиотекарей.
Сначала они вляпались в лужу, потом двор, который казался проходным, оказался глухим и населенным злобными собаками, и им пришлось спасаться бегством, а после они принуждены были лезть в дырявый забор, и жена, которая клялась когда-то ему в верности, застряла совершенно, потому что была уж очень хороша в талии и ниже, да и выше тоже. А в конце концов на них налетела банда из двенадцати иереев, сняла с него шубу из натурального рыбьего меха и надавала болючих щелчков. И когда он стоял под неверным светом фонаря и взывал к небесам: «Или, Или! Лама савахфани!», откуда ни возьмись объявился архитектор и увел его жену в свой дурацкий дом.
На самом деле, не все архитекторы таковы. Мы лично знали одного такого, который не только не уводил чужих жен, но и был готов свою собственную отдать первому встречному, безо всякого, впрочем, успеха. Однако ненавистный человек упорствовал и ненавидел архитекторов и священников, которых он угадал в напавшей на него банде сердечным чутьем, не доверять которому у нас не имелось причин до той поры, как он, взявши порцию печени, обругал ее, сказав, что курятина наша — дрянь.
Первый архитектор явился в мир в результате невольного союза Урании и чокнутого сатира. Кроме советских, которые произошли от слишком вольного союза сатира с самим собой.
— Это правда, — сказал ненавистник, дожевывая порцию печени.
Поэтому теперь мы сомневаемся, правда ли это.
Их часто путают с масонами. Хотя советские архитекторы изо всех сил старались подлизываться к пролетариату и строили исключительно любезные им пяти- и девятиэтажки, но не преуспели. На них и по сей день смотрят косо и подозревают в подрыве основ. Есть мнение, что это все из-за циркулей, треугольников и линеек, которые они всюду таскают с собой, постоянно забывают у друзей, оставляют в качестве залога и пытаются всучить в виде взяток должностным лицам, которые покуда лениво от них отмахиваются, однако же, так как их количество в стране все прибывает, недалек тот час, когда начнут заглатывать все, что только ни блеснет вблизи от рыла. Но также есть мнение, что косо смотрят не именно на архитекторов, а вообще на все и вся, а архитекторы просто иногда попадаются в поле зрения.
В Столовой №100 к архитекторам относятся хорошо, а райтер вовсе в них души не чает, и когда кто-нибудь из них обедает, сидя за столом у нас в столовой, всегда норовит, подкравшись сзади, поцеловать в плечо или потрепать макушку. Архитекторов это здорово пугает, и мы уже устали делать замечания, но он лишь жмурится в ответ:
— Ничего не могу съ собой подѣлать, — говорит, — обожаю архитекторовъ.
Даже директор, которому как женатому человеку следовало бы опасаться, видя, как архитектор достает бумажник, чтобы расплатиться, размякает до того, что говорит своей жене:
— Выйди-ка, улыбнись архитектору.
— Это которому? — спрашивает жена, чтобы не тратить зря улыбку.
— Вон тому, на котором райтер повис. У архитектора сегодня праздник, ему будет приятно.
И акцию мы сегодня ожидаемо посвящаем архитекторам. Тем, которые не побоятся признаться в этом занятии, гарантируем роскошную скидку. Райтера с самого утра спрятали на складе, но потом, заподозрив, что он поведет себя как господин Атос в винном погребе, перепрятали в сарае.
Акция: рассольник 17 рублей, курица запеченная 38 рублей за 100 грамм и рис 21 рубль за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Мы сегодня добрались, наконец, прочитать прошлую записочку и, увлекшись, перечитали и комментарии к ней, а там обнаружили растревоживший нас симптом. Все сочувствующие сочувствуют этому бездельнику райтеру и никто ни словом не помянул Василия Ивановича. Между тем, райтер — всего лишь злостный неплательщик, навлекший на себя справедливую кару, от которой, к тому же, его спас директор. Да и вся буря была подобна летней грозе, в остальном же он был совершенно покоен и шатался по городу, поедая мороженое. Сам он, разумеется, ехидно объясняет это отсутствием пророческого дара, но мы-то с вами взрослые люди и должны понимать, что он просто беспечный хлыщ и убежденный лежебок, каких бы мужей древности ни тщился призывать в свою защиту. Тогда как Василий Иванович, состоя в ранге хотя и липового, но все-таки ректора, принужден был спать в шкафу, потеснив оттуда любовника своей супруги, тоже, между прочим, порядочного и ни в чем не повинного человека. Хорошо еще, что Василий Иванович читать не умеет. А если бы умел? Вообразите только себе это бедствие.
А в Астрахань, между тем, прислали автобусы, на которых москвичам ездить стало неудобно, а астраханцам, как показали исследования, — в самый раз. Тем, которым поначалу это виделось обидным, объяснили, что автобусы на москвичах только испытывались, а теперь, когда все шероховатости поотломились, ими можно пользоваться широко и гласно, не опасаясь неожиданностей. Поэтому автобусы были встречены крестным ходом, приветственными речами в духе позднего социализма, троекратными поцелуями и прочим обыкновенным, включая конкурсы на право арендовать эту рухлядь и обогащаться: бегом в мешках, танцами под баян и всякими юмористическими выступлениями в вывороченной шубе, где самая соль и заключалась как раз в вывороченной шубе. Победил тот самый конкурсант, который не только упрыгал дальше всех в мешке, но и догадался к шубе присовокупить привязанный огурец, который болтался у него спереди, и смог рассмешить даже мрачных работников транспортного министерства. Некоторые из них после этого поняли наконец, что такое чувство юмора и каково его разрушительное действие, а один даже поверил, что вполне им обладает, стащил конкурсный огурец и, придя домой, показал его жене понуро свисающим на веревочке с брючного ремня и раскачивающимся, как висельник из разбойничьей баллады.
— Это еще что такое? — подозрительно спросила жена.
— Вот, Глашенька, такая шутка.
— Ну и дурак ты.
— Ты не поняла, тут юмор заключается в том, что огурец висит спереди и как бы изображает, сама понимаешь.
Но, как это часто бывает, попытка объяснить шутку только породила новые недоразумения, и вся ситуация за малым делом не переросла в побоище.
В это же самое время тот конкурсант, который более счастливо использовал огурец, сгрудил все автобусы в одном месте и, посчитав первую часть плана, то есть обретение их в аренду, выполненной, самозабвенно чесал в затылке, стараясь угадать, как с их помощью теперь можно обогатиться, утучнеть и начать жить припеваючи, тем более что некоторые шероховатости, которые, как казалось вначале, были совершенно справедливо отломаны в Москве, оказались необходимы, потому что без них автобусы ездили как-то уж совсем задом наперед.
Мы, по правде говоря, не знаем, как называется то место, где занимаются прикладной губернаторикой, но там, то есть в этой губернатической конторе, губернационные заместители уже мечтательно жмурились, подсчитывая арендные денежки и мысленно уже припрятывая их в тихих закромах. И вдруг самое губернатор, то есть та самая фигура, на которую и подумать никто не мог, тот самый молодец, что служил перед этим пулеметных дел мастером, открыл рот и ни с того ни с сего брякнул:
— А что это мы станем утучнять астраханское купечество? А оснуем-ко муниципальное предприятие! Эдак с директором, с заместителями, с бухгалтерией и с прикроватным сторожем. Будем их грамотами награждать, а они в ответ станут нам деньги мешками носить.
От неожиданности заместители вздрогнули и попятились. Не то чтобы им как-то не понравился смысл этой речи — нет, заместители были тертые и смысла уж и не ждали и не умели постичь. Но они были уверены, что пулеметчики говорят только «так-так-так», а в остальное время разучивают матерные частушки и щерятся на солнце. Именно поэтому они и вздрогнули, а попятились просто по привычке пятиться.
Было время, когда в ответ на такие слова со всех сторон неслось:
— Анархо-синдикализм! Хватай его, робяты, волоки в околоток.
Но с тех пор на Руси и околотка-то не осталось, где бы не засели анархо-синдикалисты, и умножать там их численность никому не хочется. И, кроме того, губернатора у нас все любят. Произошло это неожиданно. Сначала все просто бродили как в тумане и не чувствовали никакой любви. А потом вдруг разверзлись небеса, ангелы задиристо протрубили в трубы и всех охватила любовь. Прежний-то, этот генерал с физкультурного факультета, целый год все ходил вокруг да около, очаровывал, подмигивал, сучил ногами и проделывал прочие махинации, какие знает всякий, кто желает влюбить в себя население небольшой губернии. Ему это, конечно, удалось, ведь не каменные же сердца у человеков, но теперь и фамилии его никто не помнит, вот как всех ошеломил новый губернатор. Даже мы, несмотря на то, что писали о нем на нашей страничке, хоть убейте, а не можем вспомнить его примет. Вот и недавно, выслушав нежное признание в любви к новому губернатору от одной административной шалуньи и чаровницы, мы спросили ее:
— А как же этот-то, не можем никак вспомнить фамилии, который еще все в пиджаке-то разгуливал?
Но она лишь взглянула на портрет нового губернатора и тихо, но твердо изрекла:
— Ты еси губернатор наш, разве тебе иного не знаем.
— Ну, — сказали мы, малость оторопев, — это уже как будто чересчур.
— Для любви ничто не чересчур, — ответила шалунья и свернула губы в трубочку.
Мы сначала подумали, что это просто фигура речи, но потом услышали, что в некоторых кругах уже считают, что именование губернатора «Бабушкин» есть непростительная фамильярность, а надо «Старушкин» или еще лучше «Старусин». А может быть, и вовсе — «Пожилых Женщин» или «Умудренных Дам». Но эти два последние варианта предлагал какой-то уж вовсе городской сумасшедший, поэтому не думаем, что это всерьез, хотя и похоже на Ван Дам.
Поэтому, при такой всенародной любви, мы уверены, что муниципальное предприятие будет создано и никто не посмеет напомнить, что было время, когда вся страна была одним сплошным муниципальным предприятием, и это был такого рода бардак, который даже свои прямые бардачные функции исполнял через пень-колоду. К тому же, новое предприятие немедленно потребует дотаций, а там, где дотации, там и вправду деньги измеряются в мешках, минуя всякую математику, а с ней и здравый смысл.
А еще говорят, что в Швеции свирепствует народная прогульщица Грета Тунберг, подговаривая сверстников к детскому крестовому походу. Шведы — это, в сущности, те же немцы, только скучнее и прямолинейнее. Поэтому исполняют библейские слова «И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать над ними» (Ис.3:4) без импровизации. Наши же отроки имеют вид половозрелый, а иногда и перезрелый, но говорят при этом как пьяные дети. Как хотите, а нам приходится хуже.
Акцию же сегодня мы посвящаем всеукраинскому дню библиотек. Желаем здоровья библиотекарям, сохранности фондам и приятного аппетита, раз уж мы столовая. Всем вообще желаем читать национального поэта Гоголя в подлиннике и, по возможности, не утрачивать это умение. Говорить желаем тоже в подлиннике, а не как гоголевские запорожцы.
Акция: суп гороховый 17 рублей, котлета по-домашнему 55 рублей и на гарнир рис 26 рублей за порцию.Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Принято считать, что всякие потрясения могут случаться лишь в столицах, а в провинции местные жители только снуют из угла в угол, не ведая добра и зла и путая лево с право. Однако же и у нас, несмотря на то, что, действительно, иногда справа может обнаружиться несомненное лево, а слева вдруг выглянуть право, и углы, благодаря замысловатости местной архитектуры, расположены таким образом, что порой ничего не остается, как только шарахаться от одного к другому, удивляясь их обилию, так вот, несмотря на все эти чудеса, и у нас бывают потрясения, от которых трепещут внутренности не только гражданского населения, но и государственных служащих.
На этот раз случилось так, что нашему райтеру пришло письмо от одной организации с требованием нечто оплатить.
Письмо принесла почтальониха и подсунула его прямо под райтерский нос и даже немного, одним уголком, в самый нос. Райтер взглянул в текст, увидал слово «уважаемый», сказал: «Какой кошмаръ» и, перевернувшись на другой бок, стал неистово сопеть до того, что втянул ноздрей пролетавшего мимо комара, который после этого случая совершенно сошел с позиций атеизма и неожиданно начал исповедовать самый махровый агностицизм.
— Помилуйте, совершенно ничего не предугадаешь, — говорил он знакомым комарам. — Думаешь, что летишь в собес полакомиться какой-нибудь гражданкой с повышенным артериальным давлением, а сам в это же самое время впадаешь в волосатый нос.
Впрочем, его потом замечали и в Иоанно-Предтеченском монастыре, где он сидел на лбу у иеродиакона прямо во время богослужения, поэтому в точности о его теперешних убеждениях мы сказать ничего не можем.
Потом, через месяц, пришло второе письмо — уже более настойчивое и с уязвляющими интонациями. Когда почтальониха положила это письмо на стол, райтер как раз сидел тут же и очинивал карандашики. Письмо он увидел краем глаза, но сразу же оборотился так, чтобы не видеть его вовсе.
— Что же? — спросила почтальониха. — Так и не прочитаете?
— Не вижу смысла, — ответил райтер. — Совершенно очевидно, что я сплю и мнѣ грезится, будто я не я, а несчастный человѣкъ, которому шлютъ дерзкiя письма. Когда я былъ маленькiй, то читалъ нѣчто подобное у древнихъ китайцевъ. Они были такъ густо обсажены чиновниками разныхъ ранговъ, что принуждены были хвататься за любую соломинку.
Почтальониха отошла на ватных ногах, и завхоз клянется, что своими глазами видел поганую рожу беса, который, выглянув у нее из-за левого плеча, пролаял:
— Ежели письма, которые ты носишь, не читают, то какой ты после этого почтальон? Иди теперь и удавись на осине.
Третье письмо принес сам начальник астраханской почты в генеральском мундире и с жезлом на плече. В тексте письма слово «уважаемый» было заключено в кавычки и всюду были рассеяны угрозы судом и Сибирью.
— А что с нашим почтальоном? — ахнул завхоз. — Неужели же…?
— Что? — приподнял бровь начальник почты. — А, да нет. Просто меня попросили. Небось, сказали, генеральского мундира постыдится.
После этого райтер удалился для молитвы. Молился же так: «Господи, все возможно Тебе, пронеси чашу сию, впрочем, не чего я хочу, но чего Ты», а потом уже до конца дня ничего не делал, но пребывал в умилении сердечном.
Не знаем, что именно послужило причиной, но с этого самого дня та женщина, которая надписывала конверты, стала вдруг вместо адреса Столовой №100 писать адрес Василия Ивановича, известного липового ректора и непойманного навестителя государственной казны.
— Ты что же? — спрашивал у райтера директор. — Все ли не заплатил?
— Ахъ, мой другъ, — кротко отвечал райтер. — По молитвѣ моей къ человѣколюбивому Богу, я совершенно избавленъ отъ притѣсненiй. Просто камень съ плечъ.
— Ну-ну, — недоверчиво протянул директор и пошел в склад кряхтеть и ставить силки на завхоза.
А в это время на квартиру Василия Ивановича пришло письмо, и было это письмо краткого, но энергичного содержания, потому что эпистолярный градус к этому времени был уже очень высок. Никакого «уважаемого» не было даже уже и в кавычках, а говорилось просто и по-военному: «Ну все, хана тебе, падла». Василий Иванович, как только прочитал, то сразу же схватился за косяк и жалобно крякнул чем-то внизу своего туловища.
— Маруся, Маруся! — стал он тонким голосом кликать свою жену, которая, конечно, была никакая не жена, а супруга, и так как наши читатели с ней еще не знакомы, то мы должны сказать, что Василий Иванович, будучи истинным флибустьером, женился на девице из потомственной пиратской семьи, и была она двух метров росту, без глаза, на просмоленной деревянной ноге, а пила только ром, закусывая его корабельной крысой. С годами, конечно, это все несколько сгладилось, но крысой она хрустела по-прежнему с большим азартом.
— Может быть, что это не тебе? — заскрипела она хриплым голосом. — Может быть, ошибка?
— Да какая разница? — всхлипнул Василий Иванович и сел, вторично крякнув, но уже глуше, как бы из тишины могилы. — Слова-то какие жестокие!
— А может еще и обойдется?
— Да?! — сварливо закричал Василий Иванович. — Хана-то мне, а не тебе. Это Росгвардия, чует мое сердце. Триста тысяч человек! Это же без малого миллион приемов пищи в день! Представляешь ли себе, какие они все злые?
Стали выяснять, кто у них есть в Росгвардии, стали звонить и устраивать встречи отрицательных персонажей, стали прятать неспрятанное и перепрятывать спрятанное, а также стали перетряхивать зимние вещи, но это, как выяснилось позже, просто в чаянии скорого прихода зимы. Словом, необычайная суматоха началась в уютном семействе Василия Ивановича, где в прежние тучные времена только убаюкивающе поскрипывала деревянная нога и происходили прочие утешения свойственные семейной жизни. То и дело по квартире прохаживались таинственные консультанты и товарищи по партии, то и дело из углов доносилось зловещее шушуканье и пропадали мелкие вещи.
— Тут написано «Сергей Борисович», а ты-то Василий Иванович! Может, и правда, перепутали адрес?
— Нет. Именование перепутали, а адрес они не путают. Да и какой им прок в Сергее Борисовиче? Так, только клюв перепачкать. Вон, в Столовой №100 райтер как раз Сергей Борисович. И что? Ну, задолжает он в коммунэнерго тысяч десять, а тут «хана»!
Еще через месяц пришло письмо, в котором Василий Иванович помутневшими глазами прочитал: «Всё. Доигрался хрен на скрипке. Капец тебе, гад». На этот раз он так надрывно и протяжно крякал, как крякает только царь-селезень, пораженный соперником в самое сердце.
— Вот что, Маруся, — сказал Василий Иванович, — сегодня постели ты мне в шкафу от греха подальше.
А потом всю ночь спал, как Буратино, подвешенный на крючок: замотанный в одеяло и с приклеенной к голове скотчем подушечкой-думкой. Ему снилось, что утром он превратился в бабочку, но от ректорских обязанностей отстранен не был, а продолжил пить нектар и таскать пыльцу.
— Успокойтесь, товарищи, — снилось ему, — в других учреждениях и похуже насекомые командуют и ничего. У нас и самый президент — моль, а никто, между тем, не унывает.
Но, повторяем, это был только сон, причем который и не нам приснился, а Василию Ивановичу.
А райтер в это время беспечно гулял по городу, и левая рука его была щегольски согнута в локотке, и на ней висело лукошко, исполненное розовых лепестков, которые он захватывал десницей и распространял вокруг себя, время от времени делая грациозные па, ненароком, но совершенно влюбляя в себя астраханских домохозяек, которые рукоплескали ему через распахнутые настежь форточки. Он посещал кинотеатры и даже купил себе мороженое в вафельном рожке и деликатно кусал его зубами. Он приобрел беляш и накормил всех котов, а потом и всех голубей. Он бы так прекрасен, что даже светился изнутри, позволяя видеть не только свое сердце, но и кишки и всякие соки, блуждающие вдоль и поперек по всему его организму. Его даже попросили выйти из кинотеатра, потому что своим блеском он мешал просмотру картины. Он был прекрасен, юн и дерзновенен, а между тем над его головой сгустилась туча и готова была уже поразить его молнией в самую макушку. В тот самый момент, когда он с лукошком в одной руке и мороженым в другой рождался из темного кинематографического чрева, его обступила банда рассерженных работников коммунальных служб, которые хотя и не знали, что их жестокие письма не доходят до адресата, но пристально наблюдали за самим райтером, выжидая момент, когда он будет наиболее беззащитен.
— Ага! — понеслось со всех сторон. — Попался!
— Дайте я его шмякну, — послышалось из задних рядов, и какие-то красные руки потянулись к райтерову носу. — Шмякну!
— Мороженое еще жрет! Наши деньги прокучивает! Воткните ему это мороженое в глаз!
И тут же мороженое в вафельном рожке залепило глаз райтеру, сделав его настолько похожим на волшебного единорога, что он даже испустил бабочку.
— Хватайте его! Тебе письма слали, гадюка? Да чего вы с ним разговариваете, лупите его по носу!
Райтер так растерялся, что только тряс над головой руками и кричал: «Смилуйтесь!».
— Шиш тебе. Ты, собака, десять тысяч задолжал за тепло!
— И за ласку, — добавил кто-то хриплым голосом. — Лукошко еще ему на голову бы.
Немедленно у лукошка была отломана ручка, а оно само уселось на райтерской бедной голове.
— Давайте я прямо сейчасъ вамъ отдамъ! — в панике взмолился райтер, который с лукошком на голове сделался похож на какого-то лесного воина.
— Ишь ты, хитрый какой. Нет, теперь твоя расплата только начинается. Сначала мы надаем тебе подзатыльников, потом ты пойдешь платить в сберкассу, а там твою пеню удержат, и ты поплетешься в теплосбыт доплатить оставшееся, а в теплосбыте тебе скажут, что оплату не принимают, и отправят в расчетный центр, и там ты будешь стоять в очереди между поддельным лисьим воротником и малиновым беретом и слушать, как они в этой очереди стоямши и не спамши и не жрамши, а потом окажется, что карточки не принимают и ты пойдешь под проливным дождем куда Макар телят не гонял за наличными и простудишься, а на обратном пути тебя искусает бешеная собака и тебе сделают сорок уколов в живот…
— Сто! — остервенился кто-то сзади.
— Да! Сто уколов и все ядовитые.
Райтер от страха был уже ни жив и ни мертв, но тут на белом автомобиле примчался директор, подхватил его и унес с собой.
— Опасность миновала, — ангельским языком сказал он райтеру, — можешь снимать лукошко. Ловко это ты с ним придумал: и вид бравый, и голова надежно укреплена.
- Да, - промямлил райтер. – Вижу, разорались чего-то всѣ, дай, думаю, накроюсь лукошкомъ.
А потом еще откуда ни возьмись явилась фея-крестная, взяла у райтера деньги и заплатила за воду, свет и еще за что-то такое, о чем райтер и не вспомнил бы никогда.
— Ну вот, — сказал директор, — одной проблемой меньше. Теперь бы еще завхоза изловить, а то он последнее время так за воротник закладывает, что всей столовой уже черти мерещатся.
Только Василий Иванович ничего про это не узнал, а мы ему не спешим докладывать. Спит он по-прежнему в шкафу, но уже через ночь, так как страшных писем давно уж не получал.
А вы вот изволите говорить «провинция». Акцию же сегодня мы посвящаем международному дню жестовых языков и дню государственного языка в Киргизии, который, надо полагать, тоже является жестовым. Желаем всем причастным крепости в руках, ногах и голове. Вот нам тут подсказывают: «И в животе». Ну, и в животе тоже, конечно. Акция: борщ 36 рублей, котлета куриная 52 рубля и пюре картофельное 28 рублей за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Опять в стране происходили выборы и мы опять не знали, что нам делать. С одной стороны, конечно, нужно было бы писать, как обычно, что в голову взбредет, а с другой стороны, какой-нибудь житель Великих Лук мог вдруг запросто разобидеться и заклокотать гневно и, чего доброго, благородно, настолько, насколько позволяют фантазии советских кинорежиссеров, и сказать: «Ни за какие коврижки не стану впредь обедать в Столовой №100, но буду добывать пропитание из баночки, ковыряя в ней вилкообразным клювом, как журавль». А это ведь такая беда, которая может легко разрушить весь наш смысл жизни, заключенный в продажах и потакании, не говоря уже о тех нервных движениях, которые неминуемо влекутся открытием баночки в общественном месте.
К тому же, нам недавно велели заниматься только картофелем и капустой и не затрагивать своими грязными пальцами советских идеалов, сколь бы эти последние сами ни были сомнительны. Мы было хотели возразить, что хватать грязными пальцами овощи нам, в свою очередь, строго запрещает санитарная служба, и мы таким образом оказываемся как бы между Сциллой и Харибдой, где совершенно уже не важно, кто является Сциллой, а кто Харибдой, потому что их даже родная мать путает, и лучшим выходом для нас становится замотаться в старые тряпки, лечь и притвориться мертвыми. Но потом вспомнили о нашем уже давно вошедшем в народные эпосы конформизме и решили не возражать.
Это дало несомненный положительный эффект. Во-первых, замотался один только райтер, а прочие были избавлены от такой неприятной необходимости, грозящей тем, что притворяться мертвыми стало бы уже ни к чему, тогда как райтеру это оказалось очень к лицу. А во-вторых, настолько запутало санитарную службу и уроженцев Великих Лук, что они даже перестали понимать, кто из них уроженцы, а кто так, и чуть было не сплелись в жарком танце. А может быть, что и сплелись. Во всяком случае, вестей от них пока более не поступало.
А мы, оказавшись на воле, решили написать про Пиноккио, тем более что сегодня воспоминается создание государственного центрального театра кукол, а раз в нашем отечестве никак при этом не обойтись без буратин, то и про них тоже. Собственно, называть театр государственным было деянием эффектным, но совершенно излишним. В Африке, например, никто не злоупотребляет прилагательным «африканский». После обеда вам не скажут:
— А может быть, теперь чайку? А? Африканского. Сейчас кликнем африканского мальчишку, он живо на своих африканских ногах сбегает в африканскую лавку и все что нужно спроворит. С африканской дельностью и расторопностью.
Нет, все прекрасно и так понимают, что если уж ты угодил в Африку, то вокруг тебя все уж африканское, куда ни оборотись, и о дельности с расторопностью, стало быть, нужно рассуждать осторожно, по-африкански, то есть округлив глаза, расслабив нижнюю губу и учесывая в затылке, тревожа и томя расселившуюся там фауну.
Но, тем не менее, театр был назван государственным и центральным. Очевидно, в знак того, что, в отличие от периферийных, ширма там более устойчива и коррелирует с устойчивостью артистов и рабочих сцены.
Первым делом мы кинулись посмотреть, что нам вообще известно про Пиноккио, потому что про буратин нам, кажется, известно все. Поначалу мы думали, что Пиноккио — это та же самая буратина, только пользующаяся в обиходе итальянским языком, но оказалось, что это совершенно разные человечки. Совпадают только начала их поприщ: оба были выструганы из полена, оба быстро выучились ходить и проявили склонность к бродяжничеству, оба были хамоватыми замарашками и оба покушались на жизнь сверчка с той только разницей, что Пиноккио оказался более метким, а буратинин сверчок — более ловким и увертливым. И еще оба некоторое время провели в темнице, но Буратина сделал лишь тот вывод, что на людях все-таки следует держать себя таким образом, чтобы никто, по возможности, не догадался.
Дальше же рассказ про Пиноккио быстро скатывается к скучному морализаторству с перевоплощением в живого мальчика, тогда как приключения Буратины превращаются в задорную историю о том, как хорошо быть деревянным.
Это ли обусловило прочие отличия или не это, мы судить не смеем. Хотя всем и известно, что ради избавления человечества от советской литературы наш жестоковыйный райтер согласен пожертвовать даже горячо любимым Булгаковым, сохранив по секрету его томик у себя в библиотеке и почитывая, спрятав между страницами какого-нибудь мужского журнала, но лишний раз бранить лауреатов сталинских премий мы не хотим. Мало того, что буратинолюбивая братия разозлится и поклянется вообще никогда больше не обедать, так еще ведь статистически кто-нибудь из них может запросто приехать в Астрахань и наплюнуть нам на порог. Наша уборщица даже хотела пасть на колени и умолять, но, когда поняла, что ругать общество друзей Сталина мы не будем, ограничилась книксеном. Директор сказал, что никогда более не станет выбалтывать свои планы наперед, что книксен это хорошо, но коленопреклоненные умоления ему нравятся больше.
А отличия, по правде говоря, замечательные. Пиноккио жил в стране с человеческим и скучным названием «Италия». Наши буратины традиционно проживают в стране с энергичным названием «Дураков», и если им приходится писать письма, то в графе для обратного адреса так и пишут: страна дураков, улица Буратина, дом слева, если смотреть на буратинин памятник.
— А если не смотреть? — спрашивают их в уточняющей телеграмме. — А то нам не очень хочется.
— Что же, тогда пусть Господь да смилуется над вами. Впрочем, если вы взбунтуетесь до того, что встанете к памятнику спиной, то перед вами все равно окажется другой памятник. Об этом еще наши предки позаботились. Занозистые были буратины.
Название «Страна дураков» довольно обидное, и зачем оно им понадобилось — тайна. Впрочем, Буратина хитер и уж дураком себя не считает, думая, что пользуется этим названием для отвода глаз, таинственно разрабатывая при этом какие-то многоходовые комбинации. Однако прямолинейные соседи все-таки прежде всего обращают внимание на название и поступают с насельниками в соответствии с ним, бесчувственно при этом не замечая никаких многоходовок.
У Пиноккио от вранья удлинялся нос. У наших буратин нос изначально удлинен, и измерения показывают, что не уменьшается ни при каких условиях, даже в том случае, когда буратины уверены, что говорят правду. При этом они начинают слегка раскачиваться в такт словам и округляют глаза, но нос, однако же, торчит с той же брехливой дерзостью, напоминая окружающим не принимать все совсем уж близко к сердцу.
Пиноккио ключика не присваивал. Буратины присвоили и отдавать не хотят. Вернее, делятся на тех, у кого он есть, и тех, кому он не достался. Последние мечтают распоряжаться им под видом общенародной собственности. Первые же не хотят никаких условностей, и хотя их все понимают, но прощать не торопятся.
Теперь появился еще один подвид обездоленных буратин, которые желают соблюдения буратинских законов. Чтобы золотой ключик вольно и без фокусов перетекал в руки других, посторонних буратин, и обеспечивал им некоторое поддержание штанов, то есть радеют о ротации и прочих общественных усладах, подсмотренных за рубежом. Впрочем, и тут есть надежда, что властные буратины, будучи лучше вооружены и сплочены, устроят все ко всеобщему удовольствию. То есть напишут новые законы, тем более что носы их теперь густо испачканы чернилами и всегда готовы к услугам.
Зачем Буратина так отчаянно бунтовал, официально остается загадкой. Вроде бы признается, что тарабарский король никаких препятствий к достижению Буратиной счастья не делал, но при этом указывается, что и счастье Карабаса тоже имел в виду, а в этом-то и есть повод к прямому бунту, что всегда было буратинам интуитивно понятно.
Ну и еще есть совсем другие буратины. Настолько другие, что даже фамилии их произносятся с окончанием на «о». Буратино. Положа руку на сердце, других отличий нет. Они так же ведут происхождение от папы Карло и ключиков не отдают, хоть ты дерись.
А акционные блюда сегодня выполнены из различных растений и прочего, из чего обычно принято готовить кушанья. Потому что праздник. Акция: суп-лапша куриный 17 рублей, оладьи из печени 47 рублей, а на гарнир гречка 26 рублей за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Акция: суп гороховый 17 рублей, плов из курицы 23 рубля за 100 грамм. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Хотели мы написать что-нибудь честное и поучительное, чтобы коротышки, которые случайно забредут на нашу страничку, отошли бы на полусогнутых дрожащих ножках, умудренные, седые и с той особенной просветленной ясностью в глазах, какая бывает только у христианских святых и у горьких пьяниц с многолетним опытом пития без закуски. Чтобы в начале учебного года у них не осталось фантазий о чудесном избавлении от тесных врат образования и водворении на пространной стезе лоботрясничества, неминуемо ведущей к дауншифтингу и фрилансу. Тут же подвернулась и прекрасная история про одну еврейскую забегаловку на Манхеттене, где весь персонал, будто сговорившись, так отчаянно нарушал все предписания санитарной службы, что в результате у них состряпалась самая настоящая атомная бомба, которая, конечно же, и взорвалась со страшным треском. Райтер уже расположился, уже натряс всюду пепла из своей противной трубки, объелся лежалых яблок, отчасти из подражания Фридриху Шиллеру, отчасти же из убеждения, что райтер просто обязан иметь какую-нибудь идиотскую привычку, и уже вовсю стонал, жалуясь на чревовещание. Мальчишке Матфею с самого утра надрали уши, и он сидел сияющий и готовый на все. Медный таз сорвался с привязи и чуть было не женился на кассирше.
— Черт его знает, — оправдывалась она позже, — он меня будто загипнотизировал. Обещал в Геленджик свозить…
Даже посудницы провели пятиминутку ненависти и поклялись на вафельном полотенце перемыть всю посуду или умереть. Или проделать то и другое разом — мы, честно сказать, не поняли. И только завхоз жонглировал горящими факелами вне всякой связи со всеобщим возбуждением, а потому что решился взбодрить огненный цирк и гастролировать по окрестным городам, обогащаясь и попутно разбивая сердца. Мы умоляли его не поджигать факелов, покуда он твердо не научится жонглировать, но он и слышать ничего не хотел, почему мы и вынуждены были нанять специального человека с огнетушителем и ведерком с песком, который должен был всюду неотлучно следовать за завхозом и в случае чего орошать его пеной и присыпать из ведерка. Также пришлось организовать подписку для покупки асбестового фартука, совка и еще кой-чего по мелочи.
Работа шла споро. Тем более что структура манхеттенской шайки была знакома и похожа на все вообще сообщества этого типа. Там был директор, орущий на все, что движется, отлынивающие невольники, подозрительные личности в шляпах, и был даже Эйнштейн, который исправлял роль райтера, то есть раздражал всех бездельем, подписывал письма и был знаменит, но так, что никто не мог взять в толк не только чем знаменит, но и в чем сама знаменитость состояла. Сам-то он, конечно, мечтал о такой знаменитости, при которой прекрасные незнакомки присылали бы ему свое белье и о всем таком подобном. Короче говоря, грезил о карьере рэпера, чтобы, стало быть, ходить ему в женской шубе и летом и зимой.
Однажды, надышавшись какой-то мерзости из пробирки в лаборатории Нильса Бора, он ощутил такой прилив откровенности, что выболтал последнему все свои мечтания. Но что можно было ожидать от старичка? Он, конечно, был отзывчив, но при этом глуховат и все время занят смешиванием всякой гадости. Натурально, Бор надел сюртук, отправился в универмаг, купил там трусы и отправил их Эйнштейну по почте. Это было еще до всей истории с нацизмом, поэтому трусы были из колониального хлопка и без свастик, а в горошек. И вот, вообразите себе Эйнштейна, проснувшегося со страшной головной болью после вонючих пробирок, а тут ему еще на пороге является немецкая почтавица хотя пока и без свастики, но уже с модным каплеуловителем под носом и говорит «распишитесь», а в свертке лежат циклопические трусы, потому что Нильс Бор учитывал погрешности и брал все с запасом, и сыплют горохом во все стороны. И в виде увенчания какая-то наверняка науськанная Бором старушка вдруг с бешенством вакханки молодой срывает с себя шерстяные носки и пытается метнуть их прямо в эйнштейнову личность. Никогда Эйнштейн не был так близок к самоубийству. Да, никогда. Позже, правда, оказалось, что старушка была истинной фанаткой и ее поступок должен был, по идее, демонстрировать ее фанатское бытие, но Эйнштейн, честно говоря, все-таки чуть в штаны не наложил. Потом она совершенно поправилась, вышла замуж и вспоминала этот эпизод с мечтательной улыбкой на лице, в отличие от Эйнштейна, который после этого случая вообще больше не улыбался. Единственная попытка это проделать кончилась тем, что у него вывалился язык, а на лице проявилась печать ужаса и безысходности. Эта фотография всем известна.
Словом, райтер уже вовсю раскачивался и бормотал, закативши глаза, как монгольский шаман, когда в Столовую №100 прибыл директор и сказал, что все это брехня собачья, что дело было совсем не так, что «Манхеттенский проект» вовсе не название еврейской столовки, а правда во всей райтерской выдумке только в том, что там действительно состоял в штате специальный человек с огнетушителем системы Александра Георгиевича Лорана, который должен был всюду красться за атомной бомбой и, в случае если она зашипит или как-то иначе выразит намерение взорваться, обязывался окатить ее пеной и осыпать песком. Да и это последнее тоже не наверняка.
В обрушившейся вслед за этим тишине было слышно только, как гудят натянутые путы медного таза.
— Да и медный таз, — мстительно сказал директор, — есть другими словами, если я правильно понимаю, только, собственно, медная задница и более ничего.
После этого даже гудение пут ослабело. В этой поистине мертвой тишине нами вдруг было услышано, как клиенты уничтожают столовский припас, как нечто жарится и парится на кухне, как носятся туда и сюда автомобили за окном, как лают собачки, как ворчат голуби на крышах и как производятся прочие городские шумы, включая умыкание казенных денег из областного бюджета.
— Да ну, — наконец послышался голос райтера. — Кому взбредетъ въ голову дѣлать атомную бомбу нарочно? Нѣтъ, навѣрняка отъ грязи завелась, это ясно.
— А вот подите, — ответил на это директор. — И больше вам скажу. От нее отнюдь не пытались избавиться, но, напротив, охраняли, однако не учли того, что, после воспрещения советским людям торговать, кража стала единственным утешением в их жизни.
— И, главное-то дело, — продолжал директор, — им ведь говорили, что может сделаться цепная реакция и вся атмосфера взорвется. А без атмосферы какая же жизнь?
— Известно, каторга, — понурив головы, сказали посудницы.
Директор скосил на них глаза, но дипломатично сделал вид, что не расслышал.
— Н-да. Трепетали, конечно, не без этого, но фитиль все-таки подожгли. Говорят, на господине Оппенгеймере лица не было, когда он спичками чиркал.
Так и не был написан поучительный текст, долженствующий укрепить коротышек в мысли, что им капец. Теперь, если они случайно забредут, то со всей ясностью увидят только, что все эти жи-ши могут, в конечном счете, привести к взрыву, а это совсем не то, чего мы задумывали.
— Вот-вот, ерундой всякой занимаетесь, — сказал завхоз, проходя мимо и оставляя за собой пенный след.
В таком случае, чтобы несколько реабилитироваться, мы посвящаем сегодняшнюю акцию полицейским патрульно-постовой службы, у которых сегодня праздник. Эти молодцы только наличную мелочь у подвыпивших сограждан умыкают. И не только атомной бомбы, но и простого детекторного приемника ожидать от них, к счастью, не приходится. Акция: суп-лапша куриный 17 рублей, котлета по-домашнему 55 рублей и пюре картофельное 28 рублей за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
До некоторого времени русские люди имели носы репкой. Гай Плиний Старший так прямо-таки и пишет, что гипербореи находят себе жительство в лесу и нос их репчат. Святых, воссиявших из русских земель, тоже писали с репкой на месте носа, а у членов изборского клуба в те времена на носах даже отрастали небольшие хвостики, которыми они очень гордились. Впрочем, тогда по всей Европе прохаживались люди с репчатыми или гороховыми носами, или с носом огурцом, или же крючком. Только Леонардо да Винчи вместо носа имел помидор, но он, как известно, намного опередил свое время, поэтому на него даже и не обижались уже. Ох уж этот нам, говорили, Леонардо ваш, да Винчи, вечно что-нибудь эдакое выдумает. А Леонардо да Винчи только шипел по сторонам:«У-у-у, дураки проклятые, развели тут средневековье, тупые олухи» и испытывал проблемы с пищеварением.
И вот в конце беспокойного шестнадцатого столетия в Европу приехала картошка. Куда именно она прибыла, никто не сознается. Вернее, наоборот: всем почему-то оказалось очень лестным считать, что именно к ним, поэтому врут до совершенного косоглазия. Больше всех орут ирландцы, мол, они ее раньше всех стали есть, и сам господин Винсент Ван Гог именно с них, с разлюбезных ирландцев, писал своих «Едоков картофеля», и что, мол, только лица вышли некоторым косяком, но все остальное — чистая правда. Нужно сказать, что, вполне возможно, ирландцы действительно распробовали картошку первые. У них вечно был недород, а поесть они любили, и нет ничего удивительного в том, что с голодухи, неся в рот все подряд, неожиданно наткнулись на нечто съедобное. Даже никчемные чухонцы и те медленно, но верно утверждают, что картошка высадилась у них. Прямо из трюма в плодородную чухонскую почву.
Только белорусы ничего такого никогда не заявляли, но таинственно помалкивали, озираясь по сторонам, в ожидании, что их спросят. Но так как никто не спрашивал, а терпеть не было уже мочи, то вдруг брякнули, что картошку им не привозили, а она сама тут испокон веку прозябала, ночью была украдена американцами, а уже оттуда досталась всё равно кому — хоть этим полупьяным ирландцам, воля ваша. Мы просто обомлели от такого нахальства и, кроме того, забоялись, что ревнивые украинцы затеют ссору, но украинцы проявили редкое благодушие. Нам, сказали, все равно, поелику самое человек произошел от украинца, а то, чем он стал заниматься после, в том есть его собственная вина.
Коротко говоря, никто не знает, куда именно прибыла первая картошка, и достоверно известно только то, что прибыла в бочонке, переложенная соломой, и плохо пахла. Источники того времени говорят, что ее появление в мундире и накинутой на плечи простой солдатской шинели наделало много шуму.
— Сама есть кругла, такова, что не столько ходит, сколько перекатывается, и глазками во все стороны — зырк, да зырк.
Но так как те же источники утверждают, что всякий плод, вызревающий под землей, есть дьявольский морок, то и веры мы к ним имеем ровно столько, сколько они заслуживают. Из-за этих глупых россказней про дьявольское картошкино происхождение ее долгое время не употребляли в пищу, а только рассаживали на подоконниках или лечили друг дружку ягодками. Потом стали давать скотине и арестантам. Арестанты сначала оплакивали свою судьбу, но позже приободрились. Во Франции даже пришлось назначить специальную комиссию для выяснения источников удивительной бодрости заключенных.
— Ничего понять не можем, — говорили комиссарам растерянные тюремщики, — кажется, пищу они получают самую скромную, а глядят при этом, в некотором роде, даже дерзко. Вон, слышите ли? Ржут как жеребцы. Ишь, заливаются, душегубы.
Но вначале суждено было закончится деньгам, выделенным для комиссии, и только вслед за этим ее председатель решился попробовать еду, которой кормили заключенных. Перво-наперво велел он ее сварить. Попробовал и ухмыльнулся. Потом приказал изжарить и ухмыльнулся шире. Вслед за тем самолично запек ее в печке, а после уже метал всякую и даже сырую куснул. Жены членов комиссии надивиться не могли, какие их мужья воротились дородные и важные, а кухарка председателя стала незаконно титуловать своего патрона «ваше сиятельство», на что тот, впрочем, не слишком сердился, во всяком случае, вида, что рассержен, не подавал. Позднее к делу популяризации картошки уговорили присоединиться даже короля. Его величество попробовал и всемилостивейше изволил сказать «вкусно».
— Да, вкусно. Чем-то галантин наш напоминает.
— Это, ваше величество, и есть галантин. А картошка, вон она, на блюдечке. Любой бы перепутал, хе-хе.
В России тоже, как и везде в Европе, присоединение картошки к едомым давалось с трудом, но еще и с русскими затеями. Царя Петра попросту обманули. Сказали, что посеяли, урожай собрали, все довольны, и, словом, государь умер счастливым. Екатерина Великая отправляла в деревню генерал-адъютанта с мешком картошки. Генерал собрал мужиков, указал перстом на мешок и сказал:
— Вот, господа мужики.
— Это что же такое? — вскинулся мужичок с хвостиком на носу. — Кока-кола?
— Да ну нет… Что?! Нет, это тортуфель, также именуемый кортуфелем. Из Америки.
— Кока-кола, братцы! — заорал мужичок своей банде. — Разбегайся!
— Куда это они? — спросил опешивший генерал-адъютант у просто адъютанта, не генерала.
— В сторону Пскова потянулись, ваше превосходительство, — ответил адъютант, глядя в подзорную трубу, — у них там в окрестностях что-то вроде клуба. Ненавидят Америку. Сбегутся, рассядутся кружком и ненавидят. Сейчас им разговоров на неделю будет.
Только к середине девятнадцатого века гастрономические соображения препобедили все прочие, и в том чтобы съесть картошку перестали видеть грех или предательство национальных интересов. С тех самых пор русские люди пользуются носом картошкой.
Кроме того, оказалось, что картофель в любом виде способен не только соделывать из обыкновенной народной попы, так сказать, попы vulgaris, национальное достояние, но и умягчать нравы. Так, с началом употребления в пищу картошки постепенно совершенно сошел на нет обычай поджигать ведьм и колдунов. В «Истории испанской инквизиции» Хуана Антонио Льоренте многократно описываются случаи, когда некий деятельный кардинал уже совсем было решится кого-нибудь сжечь, а секретарь ему:
— Ваше высокопреосвященство, может, картошечки? Чего бы лучше-то, а?
— Ась? Картошечки? Было бы недурно. А как же бы, однако, нам ее изготовить?
— Вот уж тут совершенно нечего беспокоиться. Любая ведьма наверняка это умеет.
Таким образом, и ведьмы были отвращены от своих занятий, найдя призвание в кулинарии. Многие из них по сей день работают в Столовой №100 и стали до того добродетельны, что им иногда хочется только навалять по шее, но чтобы сжигать — это никому и в голову не всходит.
Также историки имеют основания утверждать, что Джордж Вашингтон, наш Александр II и вообще все известные благодетели человечества любили картошку и ели ее в количествах опасных для жизни. Может быть, если бы человечество произошло от украинца разумного, то и нужды в картошке не было, но так как этот проныра был более умелый, нам приходится совать ее почти во всякое блюдо.
Кроме того, явление картофеля привело к созданию картофелекопалки — очень нужной в хозяйстве штуковины, о которой даже есть статья в толковом словаре, развитию картонажа, отвлекшего многих людей от безобразий и прямых злодейств, и картушки, без которой мы бы все непременно заблудились.
А акцию сегодня мы посвящаем годовщине выхода в 1770 году статьи «Примечания о картофеле», которую написал агроном Болотов — большой ценитель еды и напитков. А также райтеру и всем вообще обладателям носов картошкой. Желаем, чтобы носы их не увядали, но процветали. Предвидя обиды со стороны тех, чьи носы похожи на другие садовые и огородные культуры, поздравляем всех людей с носами. И безносых тоже, потому что конформизм наш не имеет границ.
Акция:суп гороховый 17 рублей, котлета рыбная 47 рублей и капуста тушеная 28 рублей за порцию. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
А мы-то все предавались всегдашним нашим кулинарным забавам, все-то резвились и играли огнями. В кухне нашей шипело и шкварчало все, что даже по природе своей шкварчать не может, и более всех шеф, который метался посередине, в бешенстве и красоте подобный раненому Аресу, только с мерной ложкой и само собой в штанах. Администратор предсказывала скорую гибель предприятия, воскуряла какую-то пакость духам злопомнения и любостяжания, настаивала на необходимости человеческих жертвоприношений и ругалась с поставщиками на чем свет стоит. Повара и кухонные невольники по два раза на дню всходили в келию райтера и исповедовались ему в том, что мечтают повеситься или устроить массовые казни, в зависимости от личного темперамента. Медный таз рвался с привязи, гулко грезил о славе отечества и писал слово «государство» с заглавной буквы. Посудницы, понимая, что живыми им не уйти, икали и утешались сочинением сказов про одну прекрасную посудницу, которая икала-икала, а потом вышла замуж за волосатого принца с Судоремзавода, освоила матерную грамматику и до конца жизни посылала ему пылкие эсэмэски, утопая в нехитром счастье. Завхоз, в свойственной ему манере, заведовал хозяйством и пил удушливые смеси из своих запасов, а над всем, устроившись на элегантном троне из кожзама, возвышался директор, раб Божий обшит натуральной кожей, и насылал громы, молнии и прочее обыкновенное директорское.
И вот в этот-то самый момент, то есть когда все, как казалось, шло своим чередом, в перспективе имея будущность, а позади спекшееся в мифологические истории прошлое, в этот самый миг оказалось, что у нас уже две недели не выходит понедельничный текст, не восхваляются соусы и приправы, народы не подстрекаются к чревоугодию, жены худеют, мужи слабеют, дети капризничают, находя кашу комкастой, а тираны, почувствовав, что Столовая №100 теряет хватку, просто ходят ходуном. Если бы не наша почтавиха, которая вдруг нанесла нам целый ворох читательских писем, мы бы, наверное, и не очувствовались никогда. Из писем выходило, что, во-первых, нашим читателям более угодно читать, а едят они урывками, когда перечитают всю рекламу общепита, аннотации к лекарствам и, наверное, имеющиеся под рукой инструкции по применению бытовой техники. Во-вторых, получалось так, что наш райтер пропал, а в-третьих, что его, чего доброго, съели.
На «во-первых» сразу же нахмурился директор. Он никак не ожидал, что, призвав райтера прельщать столовской стряпней, неожиданно прельстит всех самим райтером, а вернее будет сказано его россказнями, которые, как кажется, аппетит только угнетают. Директорские льстецы тоже нахмурились, а посудницы икнули и сочинили сказ про то, как началась война с принцами и из посудниц сформировали особый железный батальон с туманными целями, и как они, оказавшись ввиду неприятеля, повыхватывали белые салфетки, сдались вместе со своим майором и всеми потрохами и жили потом в плену у принцев долго и счастливо.
К «в-третьих» мы серьезно не отнеслись. Это наверняка навеяно тем, что у нас столовая, и люди незнакомые с техникой этого дела, думают, что в столовой только и занятия, что есть. Нет, у нас райтера могли бы, в принципе, приготовить или заветрить на раздаче, а потом списать. То есть и съесть бы могли, но не это в нашем бизнесе главное. Вот продать его какому-нибудь скучающему бездельнику, это то, на что мы все в последнее время нацелены, но пока настоящую цену никто не давал, штука, сами понимаете, на любителя. Кроме того, он сам о себе распускает дурацкие слухи, что является таким полезным, что, если его просто лизнуть, можно избавиться от ряда легких и неопасных недугов, наподобие насморка. Продолжая эту логику, можно предположить, что тот, кто его съест, обретет бессмертие, но если это окажется вздором, то в результате вместо бессмертия будет только изжога и уголовное дело. Причем, если с уголовным делом бабка надвое сказала, то изжога будет наверняка. Впрочем, и насчет исцеления от насморка все очень неточно. Во всяком случае, когда райтера пыталась лизнуть некоторая сопливая дамочка, он первый же испугался и отрекся.
«Во-вторых» же нас обеспокоило, и мы немедленно послали за райтером. К нашему ужасу оказалось, что вместо него на матрасике лежал какой-то пахнущий завхозовой смесью вульгарный дед и чесал пятку.
- А где же райтер? – охнул мальчишка Матфей.
- Райтыр это я! – заорал дед.
- Разлегся и чешется, - сквозь слезы докладывал Матфей.
Тогда завхоз выдал всем, кроме директора, со склада вилы и факела, и мы пошли убеждаться сами. У директора на этот случай есть свои вилы с посеребренной рукоятью, которые хранятся в сейфе, и собственный факел, спиртовой. Дед был на райтера решительно не похож.
- У нашего райтера ручки белые. Наш райтер, слава Богу, отродясь черной работы не знал. А у этого поглядите-ка какие грабли, - вполголоса переговаривались повара обступив самозванца и тыкая в него вилами.
- Ты кто есть такой? – наконец прямо спросил директор, выглянув из-за завхоза и на всякий случай уперев последнему вилы в спину.
- Аз есмь райтыр, - сказал дед уже не очень убежденно.
- Вот, полюбуйтесь, - обратился ко всем директор. – Вот, что бывает, когда пренебрегаешь гигиеной и прогулками на свежем воздухе. Теперь наш райтер что-то вроде хайнлайновской «Двери в лето» - прекрасное название и посредственное содержание.
- Да это никакой не райтер вообще, - сказал доктор Зеленкин.
- Что вы говорите? – удивился директор.
– Ну-ка скажи чего-нибудь, - обратился Зеленкин к деду и ткнул его в живот стетоскопом, отчего тот поморщился.
- На меня вил не хватило, - обернулся доктор в зрительный зал (да, в Столовой №100 есть зрительный зал), - поэтому завхоз выдал мне стетоскоп.
- Да, - сказал в зрительный зал завхоз, - я подумал, раз доктор, то стетоскоп. Правда же?
Зрительный зал отреагировал аплодисментом.
- Аз есмь… - затянул дед сквозь затихающие хлопки.
- Ага! А почему «аз» без ера? А?
- Как же вы у него исповедовались? – загремел директор на поваров.
- А черт его знает, - загомонили повара, - будто затмение нашло. Мы ведь повара, мы ведь иной раз дальше носа не видим.
- Тише, тише, - испугался директор.
- Это поэтическое преувеличение, - повернулся он к зрительному залу. – На самом деле видят ровно настолько, чтобы стряпать, не волнуйтесь.
Из зала послышилось два-три робких хлопка и одинокий крик «браво».
- А ты, завхозе, ты-то куда смотрел?
- Я, - положил завхоз руку на сердце, - правда думал, что это райтер. Сначала еще усомнился, а потом вспомнил про Гераклита из Эфеса и более уж не сомневался. Все ведь, в самом деле, так изменчиво. Уберите, пожалуйста, вилы от моей спины. Спасибо.
Тут только поняли мы истинный смысл телеграмм, приходящих в последнее время к нам с черноморского побережья: «Гуляя по горе был укушен лошадью», «Море разочаровало», «Дешевизна ракушек поражает воображение» и проч. Оказывается райтер уезжал к морю и именно в связи с этим хлопотал о покупке купальных трусов.
- Ладно, - распорядился директор. – Деда занести подальше. Матрасик вытряхнуть. Платона у завхоза отобрать и выдать ему «Робинзона Крузо». Всем прочим вернуться к своим обязанностям и ожидать райтера.
Теперь уже райтер воротился с целой сумкой морского мусора и занял свое обычное положение. Встречали его, на всякий случай, с вилами и факелами.
- Две недели текста не было! – выговаривал ему директор. – И что это за противный дед?
- А онъ развѣ не писалъ ничего? – ахнул райтер. - Я, кажется, все ему объяснилъ. Никому нельзя довѣриться, даже первому встрѣчному.
По поводу последних политических событий, он высказался, как всегда, непонятно.
- Болѣзнетворныя бактерiи, - сказал, - весьма досаждаютъ человѣкамъ и могутъ даже убить, но занимать человѣческаго мѣста не могутъ, хоть иногда кажется, что и очень стараются.
В доказательство возвращения райтера к своим занятиям, мы можем сказать, что сегодняшнюю акцию он посвятил храбрым собачкам Белке и Стрелке, которых представили к званию героев СССР, но так и не наградили, а также безымянному и бесстрашному коту, который летал в космос еще до Белки и Стрелки и которого даже и не представляли. Вышло, как нам кажется, поучительно. К сожалению, теперь в отпуске мальчик Матфей, поэтому рассказ о собачках и коте навсегда останется в устном предании, и мы сложим его в сердце своем.
Акция: суп-лапша куриный 17 рублей, бефстроганов из печени 52 рубля и гречка 26 рублей порция.Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
PS Корректор тоже в отпуске.
Акция: суп гороховый 17 рублей, шницель из курицы 52 рубля, картофель пикантный 20 рублей за 100 грамм. Ждём всех своих друзей по адресу: г. Астрахань, ул. Брестская, д. 9а, +79170833300, координаты GPS: N 46°19.48' E 48°1.7
Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] 12 [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ 43 ]